История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

В целом же, сравнивая его слова и поступки, сводя воедино сделанное и не сделанное им, эти люди приходили к выводу, что если бы Горинг вступил в сговор с неприятелем и, подкупленный им, решил изменнически предать запад в руки Парламента, то он не смог бы придумать для достижения подобной цели более удачных средств, ведь по недостатку собственного влияния отдать западные графства во власть мятежников каким-нибудь явным и открытым действием он был не в силах. А потому те, кто об уме, мужестве и воинском искусстве Горинга держался более высокого мнения, нежели о его совести и честности, полагали, что погрешил он именно с этой последней стороны, к каковому заключению их еще сильнее склоняли слова «На Горинга мы можем положиться!», часто по неосторожности слетавшие с языков в неприятельском лагере, а также то обстоятельство, что после ленгпортского погрома сэр Томас Ферфакс занялся упомянутыми выше крепостями, совершенно не принимая в расчет и не пытаясь найти армию лорда Горинга, чья кавалерия — и этого он не мог не знать — равнялась по численности его собственной, а пехота — и этого он имел все основания опасаться — могла быть быстро пополнена в многолюдных графствах Девоншир и Корнуолл. Ферфакс, рассуждали эти люди, никогда бы не поступил столь легкомысленно и неосмотрительно, не будь он вполне уверен, что войска Горинга ничем его не обеспокоят (вдобавок Горинг, никем тогда не преследуемый, мог бы с легкостью прорваться на соединение с королем, что совершенно расстроило бы все неприятельские планы на Западе).

Другие же люди, не испытывавшие к лорду Горингу достаточной приязни, чтобы с охотой согласиться участвовать вместе с ним в каком-нибудь важном и ответственном деле, но при этом считавшие его совершенно неповинным в сговоре с врагом и в каких-либо изменнических замыслах, объясняли медленность действий Горинга по его прибытии на запад и неиспользование им ряда благоприятных возможностей желанием прочно и надолго утвердиться в новой должности — по этой-то причине он и не спешил, ведь если бы Горинг быстро сделал свое дело, его могли бы отозвать к королю, и ему пришлось бы покинуть эти края. В самом деле, хотя Горинг примирился с принцем Рупертом настолько, что поддержка и поощрение, какие получал он со стороны двора в ущерб власти принца Уэльского и авторитету его Совета, объяснялись исключительно влиянием Руперта, который в одном из своих писем к генералу, стоявшему тогда под Таунтоном, выразился так: «То, чего пожелали вы в письме от 22 мая, будет исполнено; можете быть уверены: принц Руперт всегда поддержит честь и власть генерала Горинга и скорее лишится жизни, нежели допустит, чтобы генерал Горинг пострадал из-за принца Руперта», каковое письмо (в отличие от любых других писем, приходивших к нему от Его Величества или государственных секретарей в шифрованном виде) он всегда показывал в часы дружеских застолий, — однако, говорю я, было совершенно ясно, что Горинг твердо решил больше никогда не служить в одной армии с принцем Рупертом и под его командой. Все непристойные и скандальные речи Горинга эти люди объясняли врожденной распущенностью, которую он никогда не пытался обуздать, а грубые ошибки и злосчастные промахи — природной ленью и нелюбовью к энергичной деятельности, ведь — таков уж был характер Горинга — у него лучше получалось использовать и развивать уже достигнутые успехи, нежели упорно бороться с трудностями и находить выход из тяжелых положений. Те же, кто мог наблюдать его вблизи, видели огромное различие между присутствием духа и бодрой решительностью, какие выказывал Горинг при внезапном изменении обстоятельств, даже в минуты чрезвычайной опасности, и его поведением в предприятиях, требовавших более основательного обдумывания, постоянного терпения и неизменной бдительности — как если бы этот человек был просто неспособен к длительному умственному напряжению. А потому замечали, что обыкновенно он прекращает игру раньше, нежели картежники, считавшиеся людьми более азартными. Многие другие слова и поступки Горинга следует объяснять бешеной ненавистью, которой воспылал он ко всем членам Совета, когда обнаружил, что они не намерены удовлетворять его желания, а также крайним его честолюбием; увлеченный же любой из этих страстей, честолюбием или мстительностью, он способен был перейти все границы. Но что он имел в виду, когда, прощаясь с офицерами, говорил о необходимости сохранить кавалерию для службы какому-нибудь иностранному государю, понять невозможно — если только не допустить, что Горинг действительно верил, что скоро вернется с корпусом пехоты, а потому и убеждал их не слишком рваться в бой с неприятелем; либо, твердо полагаясь на преданность своих офицеров, думал, что они всегда будут мечтать о службе под его командой.

Глава XX

(1645―1646)

Когда сэр Ричард Гренвилл находился в Окингтоне, в голове его рождались совершенно удивительные планы, о которых он всякий раз письменно сообщал принцу или лордам; например, такой: выкопать глубокий ров протяженностью почти в сорок миль от Барнстейпла до Южного моря; с его помощью, уверял Гренвилл, он сможет защитить Корнуолл и западный Девоншир от всего остального мира, и много других несбыточных замыслов в подобном же роде, при знакомстве с которыми люди, сведущие в этих вещах, приходили к заключению, что сэр Ричард не в своем уме. Хотя корнуолльская милиция возвратилась домой (проведя, как и было условлено, месяц за пределами своего графства), сэр Ричард Гренвилл с тремя полками ветеранов оставался в Окингтоне, подступы к которому он укрепил: город этот имел чрезвычайную важность, ибо лишал неприятеля всякого сообщения с Плимутом. В самом деле, войско Гренвилла — в представлении врага более многочисленное, чем все, чем когда-либо располагал сэр Ричард в действительности, — самим своим присутствием в Окингтоне удерживало мятежников к востоку от Эксетера, что ясно обнаружилось впоследствии, когда по оставлении сэром Ричардом прежней позиции неприятель тотчас же двинулся вперед. Гренвилл сделал это в конце ноября, ничего не сообщив о своем намерении принцу и поступив вопреки ясно выраженному желанию находившихся тогда в Эксетере лордов Кейпла и Колпеппера, которые, услыхав о решении сэра Ричарда, убедительно просили его в своем письме оставаться на прежнем месте. Однако Гренвилл неожиданно отступил со своими тремя полками из Окингтона в Корнуолл, после чего сосредоточил их вдоль реки Тамар, отделявшей Корнуолл от Девоншира, и отдал им прямой приказ оборонять переправы, дабы не позволить войскам лорда Гренвилла под каким бы то ни было предлогом вступить в пределы Корнуолла. С этой целью он велел жителям графства идти укреплять мосты и переправы (а еще раньше самым неразумным образом собирал их на строительство фортификаций в Лонстоне), а также распорядился читать в церквах по всему Корнуоллу собственные прокламации и приказы, гласившие, что если какие-либо части лорда Горинга (коего в этих писаниях он с жестокой бранью обвинял в грабежах) дерзнут вторгнуться в Корнуолл, то его жителям следует бить в набат, а затем, поднявшись всем графством, гнать захватчиков со своей земли. Этими неслыханными и беззаконными действиями он внушил корнуолльцам такую ненависть к лорду Горингу и его войскам, что теперь они готовы были чуть ли вступить в союз с мятежниками и совершенно не помышляли о сопротивлении неприятелю; причем о решениях своих Гренвилл уведомлял принца лишь после того, как они уже приводились в исполнение.

В последнюю неделю ноября Гренвилл лично явился в Труро к принцу — в тот самый день, когда Его Высочество получил письма от лордов из Эксетера, извещавшие о чрезвычайно дурных последствиях отступления сэра Ричарда Гренвилла из Окингтона: ободренный этим отходом, сильный неприятельский отряд уже занял Киртон. Тогда Его Высочество послал за сэром Ричардом Гренвиллом, на заседании Совета познакомил его с этими письмами и другими сведениями о неприятеле, им полученными, и велел хорошенько подумать о том, что следует предпринять теперь. Однако на другой день, даже не потрудившись еще раз посетить Его Высочество, Гренвилл возвратился в свое поместье в Уоррингтоне, откуда послал м-ру Феншоу предлинное письмо со своими соображениями, каковые просил довести до сведения лордов. Советовал же он вот что: Его Высочеству следует направить Парламенту предложение о переговорах, изъявив, со своей стороны, готовность — если ему предоставят в пользование доходы от герцогства Корнуолл, не будут на него наступать и как-либо беспокоить в этом графстве — не предпринимать против Парламента никаких действий и позволить вести свободную торговлю во всех занятых парламентскими войсками корнуолльских портах, без каких-либо помех со стороны кораблей Его Величества. Попросту говоря, сэр Ричард предлагал принцу сидеть смирно и держаться нейтралитета в борьбе между королем и Парламентом, и это в то самое время, когда королевская кавалерия в западных графствах превосходила числом неприятельскую и сохранялась возможность собрать столь же крупный корпус пехоты, и когда в других частях Англии Его Величество не имел ничего похожего на армию. Письмо это чрезвычайно встревожило принца, тем более что сэр Ричард Гренвилл, как ему стало известно, завел дружеские связи с теми из находившихся на его службе особ, которые, как он имел основание думать, готовы были защищать честь и интересы короля с неменьшим, чем другие лица, рвением и упорством. Вдобавок он узнал, что Гренвилл всячески пытается внушить коменданту Пенденнис-касла мысль, будто принц намерен снять его с этой должности, передав ее лорду Гоптону, для чего сэр Ричард уже писал коменданту из Окингтона (когда лорд Гоптон и канцлер были посланы в Пенденнис, чтобы помочь в укреплении замка и снабжении его необходимыми припасами, без каковых мер он не смог бы впоследствии так долго продержаться), что лорд Гоптон получил-де полномочие сменить его на этом посту, но ему не следует безропотно терпеть подобное оскорбление, ибо он, Гренвилл, и все его друзья готовы решительно выступить в его защиту. На самом же деле мысль о назначении на эту должность другого человека никому тогда даже в голову не приходила.