История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Когда Декларация прошла через Палату общин и была передана коммонерами на утверждение лордам, те не сочли ее форму и содержание настолько важными, чтобы посвящать ей долгие прения, но без особых формальностей приняли ее, после чего она была немедленно напечатана и обнародована, а на Уайт были посланы новые распоряжения — зорче стеречь и строже охранять короля, чтобы он не смог бежать с острова.

Обнародование декларации произвело на умы англичан отнюдь не то действие, которого ждали ее творцы; она, по-видимому, настолько возмутила народ, что многие особы, с начала войны служившие Парламенту в разного рода незаконных предприятиях и комитетах, оставили свои посты, сурово порицая Парламент за измену всем тем принципам, во имя которых они в свое время и пошли к нему на службу. А поскольку сам король, находясь под слишком строгим надзором, не мог открыто выступить с какими-либо возражениями, многие частные лица взяли на себя смелость опубликовать собственные ответы на ненавистную декларацию, дабы уберечь народ от отравления ядом заключенной в ней лжи. Некоторые из подобных ответов произвели сильнейшее впечатление на англичан, которые стали громко возмущаться действиями Парламента и армии; народное негодование еще более усилилось из-за роста податей и налогов, взимаемых в соответствии с новыми ордонансами Парламента, и хотя все королевство, все его гарнизоны и вооруженные силы находились в столь полной власти Палат, что у них не было причин страшиться или опасаться каких-либо врагов, армия не была распущена даже частично. Парламент собирал в то время просто невероятные денежные суммы — через распродажу церковных и коронных земель, композиции с делинквентами и распродажу земель тех, кто сам не желал платить композиции или кому не разрешали это делать (из тех же, кому это было дозволено, отказывались от уплаты лишь немногие, ведь все поместья делинквентов находились тогда под секвестром, и ренты с них шли Парламенту, так что их владельцам, пока они не вносили требуемые суммы, нечем было жить, почему им, доведенным до крайней нужды, не оставалось в конце концов ничего другого, как уплачивать композиции, даже самые непомерные, чтобы за счет продажи части своего имущества сохранить остальное или же спасти свои усадьбы от сноса или обветшания, а свои лесные угодья — от вырубки или разграбления) — и однако, несмотря на громадные поступления из этих источников, которых, как без конца твердил Парламент, окажется вполне достаточно, чтобы облегчить тяготы народы и выплачивать жалованье войскам, расходы Палат на армию и флот, а также сделанные ими долги были столь велики, что Парламент продолжал взимать государственные налоги. Помимо таможенных пошлин и акцизов он собирал ежемесячно свыше 150 тысяч фунтов земельного налога — суммы, прежде неслыханные, а поскольку взимались они в то время, когда Парламенту не требовалось вести борьбу с какими-либо врагами, то отсюда англичане делали вывод, что всему этому не будет конца и что Парламент, желая подкрепить силой свою резолюцию о разрыве сношений с королем, не станет сокращать армию, отчего всеобщая ненависть к этой резолюции лишь усиливалась. Все это казалось еще более возмутительным по той причине, что после обнародования чудовищной декларации Палат большинство людей с именем, коих Парламент, как уже говорилось, соблазнил некогда поступить к нему на службу, отказывались исполнять обязанности, ставшие для них столь ненавистными, а их посты занимали теперь люди низкого звания, вышедшие из простонародья; с теми же, кто превосходил их по своему положению в обществе и у кого в прежние времена они всегда были в подчинении, эти выскочки обращались чрезвычайно дерзко; получить же законное удовлетворение за подобные обиды, какими бы обстоятельствами они ни сопровождались, было невозможно, ибо всякое уважение к знатности исчезло. Особы, еще шесть-семь лет тому назад бывшие простыми констеблями, превратились в мировых судей, заседали в комитетах, налагали секвестры; исполняя ныне волю Парламента во всех графствах, они (и для подобных людей это было совершенно естественно) крайне жестоко и по-тирански поступали с теми, на кого еще недавно смотрели снизу вверх. Но хотя страдания несчастных жертв были мучительными, а ропот и недовольство — всеобщими, ни тени надежды на возможное облегчение не существовало, а потому даже те, кто сопротивлялся так долго, как только мог, в конце концов покорялись игу, отчасти утешаясь тем, что главные виновники всех зол, замышлявшие их в свое время ради того, чтобы удовлетворить собственное честолюбие и получить господство над другими, оказались теперь в почти столь же плачевном положении, во всяком случае, имели ничуть не больше власти, влияния и уверенности в своей безопасности, ведь все управление государством перешло в руки людей, о которых при открытии настоящего Парламента едва ли кто-нибудь слышал, или же тех, чьи имена были известны лишь в их родных местах.

< Между тем новые владыки королевства, хотя всё вокруг покорствовало их воле, не считали свое положение достаточно прочным; опасались же они не столько недовольства соотечественников, сколько враждебных выступлений в Ирландии и Шотландии, которые, в случае успеха, непременно оказали бы влияние и на Англию.

В Ирландии (которой с началом разногласий между Парламентом и армией, они совершенно пренебрегали) в их руках, благодаря действиям лорда Инчиквина и лорда Брогилла, находились Дублин и провинция Манстер; остальные провинции были во власти мятежников, располагавших значительными силами. Впрочем, страшились они отнюдь не ирландцев, над которыми брали верх в каждом бою, даже при явном численном превосходстве неприятеля, а совсем другого врага. Маркиз Ормонд часто посещал короля в Гемптон-Корте,а к нему самому, пока он находился в Лондоне, стекались все, кто в свое время сражался за короля и был недоволен нынешними мерами Парламента и армии; тайные встречи с маркизом имели и шотландские комиссары. По этим причинам офицеры решили арестовать и посадить в тюрьму Ормонда как человека, представлявшего для них опасность, хотя им не в чем было его обвинить, ведь шесть месяцев, в продолжение которых он имел право оставаться в Англии, еще не истекли.Узнав об их планах и посовещавшись с Его Величеством, маркиз решил позаботиться о собственном спасении; переодетый, он бежал в Сассекс, в какой-то глухой бухте сел на небольшое суденышко и благополучно прибыл в Нормандию, откуда отправился затем в Париж, к королеве и принцу Уэльскому.

Тогда же а Париж из Ирландии явилась депутация объединенных католиков. Жестокие раздоры в собственной среде, страх перед Парламентом, который мог бы ими воспользоваться и, послав новые войска, разгромить мятежников, надменность и деспотизм папского нунция - всё это образумило ирландцев, и теперь их представители заявили королеве и принцу о своей готовности вновь признать власть короля (столь безрассудно ими свергнутую) и повиноваться ей в будущем. >

Как только армия овладела особой короля, столь постыдным образом выданной в Ньюкасле Парламенту шотландцами, последних охватило страшное предчувствие того, что офицеры могут теперь заключить мир на собственных условиях и добиться для себя могущества, восстановив короля в его законных правах, коих они же полностью его лишили. Сознание вины заставило шотландцев задуматься о том, какая судьба ожидает в подобном случае их самих, а потому те самые комиссары, которые вместе с парламентским комитетом заправляли ранее всеми делами, поспешили теперь в Вестминстер, чтобы вновь занять свои прежние места и поддержать свое влияние.

Влияние же это оставалось весьма значительным, распространяясь на всю пресвитерианскую партию, как в Парламенте, так и в Сити, ведь там по-прежнему заявляли о необходимости сохранять прочный союз между королевствами и во всех действиях руководиться совместно принятыми решениями. Как только у короля появилась хоть какая-то видимость свободы, а его слугам дозволили находиться при его особе, шотландские комиссары стали вести себя чрезвычайно самоуверенно, словно люди, не имевшие ни малейших сомнений в том, что именно им удастся восстановить власть Его Величества. Они чаще других шептались с королем и сумели до такой степени расположить в свою пользу королеву, что теперь Ее Величество настойчиво убеждала короля довериться шотландцам, как тем единственным, кто обладает достаточной силой и влиянием, чтобы принести ему пользу и вызволить его из плена.