История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

В последовавшей тогда суматохе лорд Фрэнсис Вилльерс (юноша на редкость красивой и приятной наружности), то ли не успев сесть на лошадь так же быстро, как прочие, то ли пытаясь оказать сопротивление, был, к несчастью, убит — как и еще несколько человек, впрочем, не слишком известных. Большинство пехотинцев сумели скрыться, как и некоторые офицеры, впоследствии нашедшие способ вернуться в свои тайные лондонские убежища. Сам же граф и еще около сотни всадников — остальные благоразумно направились в Лондон, где их затем даже не пытались искать — без цели и плана блуждали еще несколько дней, пока гнавшийся за ними небольшой кавалерийский отряд не окружил их на каком-то постоялом дворе в Сент-Неоте, в Гентингдоншире, после чего граф без сопротивления сдался неприятельскому офицеру. Герцог Бекингем, отделившийся от Голланда еще раньше, благополучно добрался до Лондона, где скрывался до тех пор, пока не нашел возможность совершенно себя обезопасить переездом в Голландию, где находился тогда принц, встретивший его весьма тепло и любезно. Граф же Голланд оставался под арестом там, где был схвачен, пока по приказу Парламента его не отправили в Виндзорский замок, где — хотя сам граф и был его констеблем — его держали в строгом заключении.

Через несколько дней последовал разгром шотландской армии, и когда осажденные в Колчестере благородные особы получили известия об этих событиях, им стало ясно, что рассчитывать на помощь им не приходится, и что они больше не смогут ее ждать, ведь, по крайнему недостатку во всех видах провианта, они уже съели почти всех своих лошадей. Они послали сказать Ферфаксу, что готовы вступить в переговоры о сдаче города на сносных условиях, но тот отказался начинать переговоры и обсуждать условия, пока ему не выдадут — на милость победителя — всех офицеров и джентльменов. День или два осажденные размышляли; кто-то предложил совершить внезапную вылазку, после чего каждый должен был прорываться на свой страх и риск, но в Колчестере осталось слишком мало лошадей, а еще не съеденные были слишком слабы для подобного предприятия. В конце концов роялистам пришлось сдаться без всяких условий, после чего всех офицеров и джентльменов отвели в ратушу, где и заперли, приставив к ним крепкую стражу.

Им сразу же приказали подготовить для главнокомандующего свой полный поименный список, что они немедленно сделали. Вскоре за сэром Чарльзом Лукасом и сэром Джорджем Лиллом прислали конвой; их привели прямо на заседание военного совета, после чего главнокомандующий в чрезвычайно краткой речи объявил, что в назидание остальным, дабы впредь никто не смел нарушать подобным образом мир в королевстве, ныне потребуется осуществить акт военного правосудия. Совет постановил, что Лукас и Лилл должны быть немедленно расстреляны, и приказал им готовиться к смерти. Выслушать и принять во внимание то, что они хотели сказать в свою защиту, совет не пожелал; их тут же вывели во двор, где уже выстроились мушкетеры, готовые быстро кончить дело.

Когда известие об этом жестоком решении достигло находившихся в ратуше пленников, их охватила невыразимая скорбь, и лорду Кейплу удалось уговорить кого-то из офицеров или солдат охраны передать главнокомандующему письмо, подписанное от имени остальных именитыми особами и старшими офицерами. Они заявляли протест против приговора и требовали, чтобы главнокомандующий либо отложил его исполнение, либо, коль скоро они виновны ничуть не меньше, чем двое осужденных, подверг их всех точно такому же наказанию. Письмо было вручено, но не возымело иных последствий, кроме приказа командиру мушкетеров скорее делать свое дело. Первой их жертвой стал сэр Чарльз Лукас. Когда же он пал мертвым, Джордж Лилл бросился к нему, обнял, поцеловал, после чего, поднявшись, взглянул в лицо тем, кто готовился его казнить. Полагая, что они стоят слишком далеко, Лилл предложил им подойти поближе. «Будьте уверены, сэр, — сказал кто-то из солдат, — мы не промахнемся». «Друзья мои, — отвечал им с улыбкой Лилл, — как-то раз я был еще ближе, и вы не попали». Это были его последние слова: мушкетеры дали залп и справились со своим делом на отлично — пораженный множеством пуль Лилл пал на землю бездыханный.

Обе жертвы этой жестокой расправы успели снискать великую славу и уважение на войне: первый считался одним из лучших кавалерийских, второй — пехотных командиров, коих имела английская нация; но по характеру и душевному складу это были совершенно разные люди. Лукас, младший брат лорда Лукаса и наследник его титула и богатства, располагал собственным состоянием. Воспитывавшийся в Нидерландах и всегда — среди кавалеристов, он редко бывал при дворе, где мог бы наблюдать и усвоить хорошие манеры. Обладая замечательной личной храбростью, Лукас был великолепен на поле брани, где за ним охотно шли в бой, но во всякое иное время и в любом другом месте находиться рядом с этим человеком, грубым и надменным по натуре и отнюдь не блиставшим умом, было не очень приятно. А потому для запертых в Колчестере роялистов его общество оказалось даже более невыносимым, чем тяготы осады или мысли о грозившей им судьбе. Все они, однако, изъявили готовность умереть вместе с ним. Лилл получил точно такое же образование, но служил этот джентльмен офицером в пехоте. Он ничуть не уступал Лукасу в мужестве и выказывал столько рвения, что ни за кем другим не шли в бой с большей готовностью, и его солдаты никогда не покидали своего командира. Но неистовая храбрость сочеталась в нем с необыкновенно добрым и мягким нравом, и этот человек, всех любивший и всеми любимый, был просто неспособен иметь врагов.

То, каким образом этих достойных людей лишили жизни, явилось чем-то неслыханным и беспримерным; большинство англичан сочло это деяние варварским, а вину за него возложило на Айртона, который крепко держал в руках главнокомандующего и при всяком удобном случае давал волю своему кровожадному и свирепому нраву. По совершении этой кровавой жертвы Ферфакс, вместе со старшими офицерами, направился в ратушу к пленникам и, видимо, пытаясь как-то оправдаться за то, чего, по его словам, потребовало военное правосудие, сообщил остальным, что их жизни вне опасности, что обращаться с ними будут хорошо, а поступят так, как велит Парламент. Сумев овладеть собой в достаточной степени, чтобы виновников только что совершенного бесчеловечного акта принять так, как мог он себе это позволить в тогдашнем своем положении, лорд Кейпл сказал, что теперь им нужно закончить свое дело и столь же сурово поступить и с остальными. Тут между ним и Айртоном последовал короткий, но крупный разговор, за который несколько месяцев спустя Кейпл заплатил жизнью. Когда же главнокомандующий уведомил о принятых им мерах Парламент, он получил приказ отправить графа Нориджа и лорда Кейпла в Виндзорский замок, где они могли теперь сокрушаться о своих несчастьях в обществе графа Голланда. Через некоторое время их всех отослали в Тауэр.

Как только Кромвель выступил в поход на север, а Ферфакс двинулся в Кент, Общинный совет Сити подал Парламенту петицию о начале переговоров непосредственно с королем ради восстановления в королевстве благого мира, достигнуть коего иным путем не оставалось теперь никаких надежд. Это был первый смелый шаг, который позволили себе в Лондоне после резолюции Палат о «необращении» к королю. Как можно было подумать, он был сделан с единодушного согласия Сити, а потому Парламент не решился ответить категорическим отказом, да и большая часть его членов желала, в сущности, того же.

Это вынудило сэра Генри Вена и ту партию в Парламенте, которая сохраняла верность армии (или которой сохраняла верность армия), воздержаться от прямых возражений и для вида согласиться с предложением Сити — чтобы затем, изыскав какой-нибудь удобный предлог, затянуть и замедлить его рассмотрение. А потому они учредили комитет Палаты общин, коему надлежало встретиться с комитетом, назначенным Общинным советом, дабы вместе обсудить способы и средства обеспечения безопасности и охраны особы короля во время переговоров. Когда же оба комитета собрались, представители Нижней палаты начали сбивать с толку и запутывать комитет Общинного совета бесчисленными вопросами; на каждом заседании они предлагали новые вопросы, что отнимало массу времени и неизбежно затягивало обсуждение — чего они, собственно, и добивались.