Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Всерьез заниматься исправлением подобных недостатков следствия Ягода, конечно, не собирался, и практика допросов без протокола сохранялась в НКВД и после убийства Кирова. А с приходом в наркомат Ежова и началом массовых репрессий протоколы допроса и вовсе приобрели вид чистой беллетристики – составлялись следователями заочно и корректировались специальными “литературными неграми”, которые сами допросы не вели.

Для начала Кагану удалось добиться признания Н. А. Розенфельд в том, что она знала о сочувствии своего сына Бориса троцкизму. Это было нужно для того, чтобы протянуть ниточку от арестованных работников библиотеки во главе с Розенфельд к еще не до конца “выявленной”, но, видимо, вчерне намеченной к разработке “группе троцкистской молодежи”. Далее следователь, как и положено, выяснил круг знакомств Нины Александровны по месту ее службы, который включал в себя библиотекаршу А. Ф. Шарапову (“бывшую дворянку”) и Е. К. Муханову. Призналась Розенфельд и в том, что говорила Мухановой, будто бы убийство Кирова совершено на романтической почве, – об этом она могла услышать от Енукидзе, который сам придерживался подобной версии. Попытался следователь, по всем правилам чекистской “науки”, столкнуть подследственных лбами, рассорить их. Услышав от Розенфельд, что та считала Муханову и Шарапову “советскими людьми”, он тут же заметил:

Этот прием не сработал, и следователь перешел к вопросам о Лёне Раевской. Но и о той Нина Александровна отвечала крайне сдержанно. Отвергнув обвинения следователя в сводничестве, она объяснила, что лишь передала Раевской приглашение Енукидзе приехать к нему на дачу. Отрицала она и наличие у себя контрреволюционных взглядов вопреки показаниям Мухановой и Синелобовой, и участие в хищении книг из библиотеки. Следователю пришлось перейти к немаловажному вопросу о связи Мухановой с английским консульством. Розенфельд подтвердила знакомство Мухановой с сотрудницей консульства и даже признала своей “ошибкой” то, что не донесла об этом руководству. Но утверждала при этом, что сама она относилась к этому знакомству резко отрицательно и настоятельно советовала Мухановой опасную связь оборвать. А когда следователь потребовал рассказать о “действительном характере связей с английским посольством Мухановой и о тех поручениях, которые Муханова в связи с этим получала”, Розенфельд ответила:

Точно так же отрицала она свою осведомленность о связях с иностранцами Е. Ю. Раевской.

Заканчивая допрос, следователь ясно дал понять, в каком направлении он предполагает осуществлять дальнейший “разворот” дела:

У Нины Александровны пока еще хватало сил не признавать себя виновной. Но и чекисты были настроены серьезно и отступать не собирались.

Через день Розенфельд снова вызвали на допрос. На этот раз допрашивал ее Люшков, и под его давлением Нине Александровне пришлось признаться в “распространении провокационных слухов против руководства ВКП(б)”:

Обратим внимание, что следствие упорно продолжало фиксировать сплетни о “неестественной смерти” Аллилуевой несмотря на то, что при взятом направлении фабрикации “кремлевского дела” вопрос этот явно начал отходить на второй план. Но чекисты никак не могли пренебречь им, поскольку именно этот вопрос и побудил Сталина инициировать расследование; поэтому следствие вынуждено было уделять ему особое внимание.

Добился Люшков от Нины Александровны и признания в симпатиях к Зиновьеву и Каменеву. На предыдущем допросе, который был проведен до ареста Мухановой, Розенфельд отрицала какие‐либо разговоры на эту тему, но теперь следователь мог предъявить ей показания Мухановой, где говорилось, будто бы Розенфельд сожалела, что “старые и ближайшие ученики Ленина – Зиновьев и Каменев – отстранены от политической жизни”, и “восхваляла Зиновьева и Каменева, считая, что они имеют все данные находиться у руководства”. Призналась также Нина Александровна в том, что и сама она “высказывала сомнение в виновности Зиновьева и Каменева”, хотя в протоколе показаний Мухановой таких данных нет – тут уж следователь Люшков постарался. Эти признания нужны были Люшкову для перехода к следующей части допроса:

С точки зрения обычного человека вопрос совершенно абсурдный. Все люди обсуждают политические события и высказывают свое мнение – и совершенно не требуется, чтобы их кто‐то на это вдохновлял. Но у чекистов, заранее знающих ответы на все вопросы, логика другая – им нужно официальное основание для привлечения к следствию очередного “подозреваемого”.

Почти три недели понадобилось следствию, чтобы “выйти” на брата Льва Каменева – Николая Борисовича Розенфельда. А теперь дело пошло веселее. Следователь начал расспрашивать Нину Александровну о взглядах Николая Розенфельда, о его рисунках “контрреволюционного содержания” (Николай Борисович был художник), о том, насколько широко эти рисунки распространялись в Кремле и вне Кремля (нет сомнений, что следствие узнало о крамольных рисунках “оперативным путем”). Нина Александровна заявила, что хоть и видела какие‐то из рисунков, но об их распространении ничего не знает. На этом допрос закончился.

26

В те же дни чекисты произвели очередные аресты. На сей раз шли по списку, составленному по итогам допроса Клавдии Синелобовой. Та назвала ряд сотрудниц библиотеки, которым передавала “клевету о смерти Н. С. Аллилуевой”. Судя по всему, к 15 февраля из этого списка на свободе остались только библиотекарши Конова и Симак, которые теперь были арестованы и допрошены (впрочем, нельзя с уверенностью утверждать, что их арест не был произведен несколько раньше). Но допросы ничего нового не дали, на них лишь подтвердились показания Синелобовой. А вот 16 февраля в процессе допроса Е. К. Мухановой следователю Кагану удалось добиться значительного успеха. Практически весь допрос он посвятил взаимоотношениям Екатерины с сотрудницей английского консульства Ниной Бенгсон. Сначала он подробно выяснил обстоятельства приобретения Мухановой путевок в дом отдыха ГАБТа в Макопсе. Екатерина показала: