Эти бытовые подробности чрезвычайно интересовали следствие. Казалось, что чекисты сами поверили в существование некоего таинственного заговора в Большом театре… А может быть, они просто рассчитывали включить это высококультурное учреждение в орбиту расследования “кремлевского дела”.
Но отношения с Бенгсон все же имели приоритет. Тем более что следователю удалось убедить Екатерину дать дополнительные показания по этому вопросу:
Мои показания от 10. II в части моей связи с Н. К. Бенгсон не полностью отражают характер этой связи. Я имела с Бенгсон еще ряд бесед, о которых 10 февраля не показывала… В доме отдыха в Макопсе Бенгсон узнала от меня о том, что я работаю в Кремле в Правительственной библиотеке; она мне сообщила о том, что она работает в английском консульстве, и рассказала мне о себе следующее: что она родилась в Одессе, что отец ее по национальности швед, русский подданный, уехал из России за границу, когда – она мне не сообщила; Бенгсон училась в Москве во французской гимназии. В Москве Бенгсон работала в каком‐то научно-исследовательском институте и обучалась английскому языку. Позже она работала в каком‐то акционерном или концессионном обществе (помню, что она мне говорила, что это общество связано с американцами). Не знаю, в каком году Бенгсон была арестована органами ОГПУ. Она мне говорила, что этот арест был также связан с нахождением за границей какого‐то близкого ей человека. После освобождения из ОГПУ Бенгсон при содействии своего знакомого, работавшего вместе с ней в акционерном или концессионном обществе, поступила на работу в английское консульство в качестве технического работника [209].
Далее Муханова показала о встречах с Бенгсон в Москве и о разговорах с нею:
Бенгсон рассказывала мне о сотрудниках посольства и консульства, о своей работе в консульстве, о своих отношениях с англичанами. Бенгсон мне говорила, что ею очень интересуются англичане и всячески ее обхаживают. Из ее разговоров мне казалось, что она работает в пользу англичан. Углублять с ней эти разговоры я считала неудобным, да и она больше мне о себе ничего не говорила [210].
Встречи с Бенгсон продолжались и после увольнения Мухановой из кремлевской библиотеки и прервались в апреле 1934 года. Как показала Муханова, она
узнала, точно не помню, от кого, что в Кремле стали известны мои связи с английским консульством, и предполагала, что это явилось причиной моего увольнения с работы. Опасаясь дальнейших неприятностей, я решила пока связь прекратить [211].
Без сомнения, следователь творчески подошел к записи в протокол ответа Мухановой о работе Бенгсон на англичан. И тут же спросил, почему Екатерина так считает. Екатерина ответила, что это якобы было видно по вопросам, которые Нина Конрадовна ей задавала. Следователь только этого и ждал и тут же применил излюбленный тактический прием – поинтересовался у Мухановой, почему это Бенгсон была с ней столь откровенна. Хорошего ответа на этот вопрос просто не существовало. Хоть Екатерина и пыталась объяснить откровенность Бенгсон тем, что она ей, Бенгсон, видимо, “понравилась”, следователь с ходу отверг это объяснение и потребовал показаний о том, какие сведения Муханова сообщила Бенгсон в ходе разговоров. Екатерине пришлось признать:
Я действительно передавала Бенгсон ряд сведений о Кремле, которые ей как сотруднице английского консульства я не должна была сообщать ввиду их секретности… Я рассказывала Бенгсон о пропускной системе, регулирующей вход и выход из Кремля; я ей говорила о том, что в Кремле несут охрану, кроме регулярных войск, работники ГПУ… Бенгсон интересовалась – кто из членов правительства проживает в Кремле. Я ей сообщила, что в Кремле живет т. Молотов, что к нам в библиотеку заходит Енукидзе… Она расспрашивала меня – видела ли я в Кремле тов. Сталина и как он обычно одет. Я ей сказала, что Сталина в Кремле мне видеть не приходилось. Бенгсон также меня спрашивала, приходили ли вообще члены правительства в библиотеку и встречала ли я кого‐либо из них в Кремле. Я рассказывала Бенгсон, что в свое время я бывала на квартире у покойного В. В. Куйбышева, с женой которого – Клушиной – я была знакома по совместной учебе в гимназии в Самаре. В связи с этим Бенгсон расспрашивала у меня подробности о квартире Куйбышева, как он живет. Я ей это рассказала… В одном из разговоров Бенгсон подробно интересовалась А. С. Енукидзе. Узнав от меня, что библиотека подчинена секретариату ЦИК, который возглавляет он, Енукидзе, она расспрашивала меня, что это за человек, какой он из себя; правда ли, что он любит ухаживать за женщинами. Я ей ответила, что Енукидзе действительно любит ухаживать за женщинами, но фамилий при этом не называла. Тогда Бенгсон спросила меня, знаю ли я машинистку ЦИК Никитинскую, и сказала мне, что Енукидзе не то бывает у Никитинской, не то за ней заезжает [212].
Всего этого было более чем достаточно для того, чтобы следователь мог гнуть свою линию дальше:
Из этой части ваших показаний видно, что сведения, которые вы передавали Бенгсон, вы сообщали ей в результате ее заданий [213].
И доведенная до отчаяния Екатерина ответила: “Да, выходит так”. И добавила:
Признаю, что, передавая Бенгсон секретные сведения, зная при этом об ее работе в пользу англичан, я, по существу, занималась шпионажем. Бенгсон сказала мне, что могла бы меня рекомендовать на работу в консульство… Не исключено, что она при этом исходила из услуг, которые я ей оказывала [214].
С учетом всего, что стало известно о Бенгсон по результатам допроса, можно с уверенностью сказать, что если кто и занимался шпионажем, то отнюдь не Екатерина Муханова, а Нина Бенгсон, причем шпионила она не в пользу Англии, а в пользу родного ОГПУ/НКВД. При всех обстоятельствах быстрое освобождение Бенгсон после ареста в 1926 году почти со стопроцентной гарантией объясняется ее вербовкой ОГПУ с обязательством последующей работы в качестве секретного сотрудника. Этим же объясняется и тот поразительный факт, что Н. К. Бенгсон, насколько можно судить по доступным нам документам, не арестовывалась и даже не допрашивалась по “кремлевскому делу”, продолжая как ни в чем не бывало ходить на работу в английское консульство.
27
Зафиксировав признание Екатерины Мухановой в шпионаже, чекисты для пущей убедительности составили акт проверки телефонного номера, по которому Екатерина, по ее показаниям, звонила Бенгсон в консульство. Несомненно гордясь собственным педантизмом, следователь Каган раскрыл “Список абонентов московской телефонной сети” за 1934 год на странице 194 и нашел там Великобританское консульство по адресу ул. Воровского, 46 с номером телефона К4 54 12. Акт приложили к протоколу допроса и направили в секретариат Сталина (копию – Ежову) [215].
После этого в допросах произошел необъяснимый перерыв, но 23 февраля 1935 года следователь Каган (теперь уже под приглядом самого заместителя наркома Агранова) вновь вызвал к себе Муханову. Разработка “шпионской” темы в показаниях Мухановой принимала серьезный оборот. Чтобы психологически сломить Муханову, в ход пошли даже написанные ею “упаднические стихи”, найденные во время обыска у нее на квартире (в начале 30‐х Муханова серьезно увлекалась поэзией и даже читала свои стихи в кругу знакомых). И Екатерина заговорила о том, что она, оказывается, “дала Бенгсон повод” вести с ней “контрреволюционные разговоры”:
