Я говорила Бенгсон о моей личной жизни, сложившейся неудачно, о том, что на меня как на дворянку косо смотрят, что мне вообще тяжело живется. Бенгсон сочувствовала мне и своим сочувствием расположила меня к себе… Из ее первых разговоров со мной после нашего знакомства мне стало ясно, что она антисоветски настроена, и я решила, что мы найдем с ней общий язык [216].
И матерая шпионка Бенгсон, выявив “контрреволюционные настроения” Мухановой, начала вести с ней “контрреволюционные беседы”. Следователь только успевал ужесточать формулировки:
Она излагала мне свои политические убеждения, из которых было ясно, что она законченная белогвардейка… Бенгсон высказывала злобные контрреволюционные настроения по всем вопросам политики советской власти. Я от нее не слышала ни одного положительного отзыва, чего бы наш разговор ни касался… О своем отношении к Белому движению Бенгсон мне не говорила. Правда, она мне рассказывала, что какая‐то ее подруга, бывшая баронесса (фамилии она не называла, а возможно, называла, но я не помню), работала в белой контрразведке. Бенгсон, восторгаясь мужеством и решительностью этой подруги, ставила мне ее в пример. Она спрашивала, хватило ли бы у меня решимости работать в контрразведке [217].
Градус абсурда неуклонно повышался.
Она говорила мне, что во имя России надо быть готовым на все, вплоть до физического уничтожения врага… Она считала наиболее действенным способом борьбы с советской властью – террор [218].
Дело сделано. Шпионаж, а за ним и террор вышли на первый план. Темп следствия неуклонно нарастал.
Бенгсон говорила мне, что нужны смелые люди, которые могли бы пожертвовать собой, чтобы спасти Россию. Она говорила, что такие герои есть среди белой эмиграции. Спасение России Бенгсон видела в убийстве Сталина… Этот разговор с Бенгсон был в начале 1934 г. До этого она имела со мной несколько бесед у нее на квартире в Москве в конце 1933 г. и в начале 1934 года. В этих беседах Бенгсон говорила мне, что большевики привели Россию к гибели и разорению и что народ ненавидит советскую власть, которая держит население в непрерывном страхе. Всю свою ненависть она при этом направляла против тов. Сталина [219].
Вот так скромная переводчица консульства (а по совместительству, возможно, сексот органов госбезопасности) чудесным образом превратилась в злодейского террориста международного масштаба, способного и готового изменить судьбу России. Тут главное – дать волю буйной чекистской фантазии, не сдерживать ее полет:
В одном из разговоров я сообщила Бенгсон, что видела в городе А. С. Енукидзе. Она этим очень заинтересовалась и сказала мне, что Сталин в городе не появляется, так как боится, что его убьют. В этом же разговоре она меня расспрашивала, вижу ли я Сталина в Кремле, где он бывает, куда ездит, как одет. Бенгсон интересовалась, как можно попасть в Кремль, и предложила мне самой и через моих сослуживцев по библиотеке узнать подробно, где обычно и когда можно встретить Сталина… Я, по поручению Бенгсон, выясняла, где живет и бывает Сталин. Расспрашивала я об этом Н. А. Розенфельд и Н. И. Бураго, обе дворянки, работали в библиотеке Кремля. Из разговоров с ними я выяснила, что Сталин живет либо в Кремле, либо на даче, что секретариат его находится в Кремле, что помещение, в котором работает Сталин, изолировано от прочих учреждений Кремля. Все это я передала Бенгсон, сказав ей при этом, что я лично Сталина в Кремле не видела… Бенгсон расспрашивала меня, бывает ли кто‐либо из секретариата Сталина в Правительственной библиотеке, и интересовалась подробно охраной Кремля и охраной Сталина. Я ей сообщила, что Кремль усиленно охраняется, что, кроме войск, везде расставлены люди в штатском – чекисты и что особо строгий контроль установлен для прохода в секретариат Сталина, куда проходят по специальным пропускам. Я ей также сказала, что, кроме общей кремлевской охраны, у Сталина есть специальная охрана [220].
Пошло дело! Следователь поспешно заносил в протокол все новые и новые подробности:
Бенгсон часто расспрашивала меня, есть ли в Кремле интересные женщины и кого я знаю из женщин, знакомых с ответственными работниками Кремля и имеющих доступ в Кремль. Не помню точно, в какую из наших встреч велась беседа вокруг сотрудниц ЦИК Союза Никитинской и Миндель. Бенгсон, как я уже показывала 16/II сего года, имела с Никитинской каких‐то общих знакомых и была осведомлена о близком знакомстве с Никитинской – А. С. Енукидзе. О Миндель я рассказала Бенгсон как о наиболее интересной женщине по сравнению с другими сотрудницами. Я также рассказала Бенгсон, что за Миндель ухаживал А. С. Енукидзе… Из ее разговоров со мной было очевидно, что Бенгсон искала людей, через которых она могла бы осуществить свои преступные намерения. Вспоминаю, что она расспрашивала меня, не знаю ли я артисток из театров, подведомственных ЦИКу, с которыми знаком А. С. Енукидзе. Я ей сказала, что у меня таких знакомых нет [221].
Как это нет? Ведь сюжет с террором требовал развития. К счастью, у Кагана были наготове давно отработанные схемы, в которые чекистская фантазия хорошо укладывалась. Тут, кстати, подошла пора использовать очередной тактический прием, заключавшийся в “корректировке” или “уточнении” предыдущих протоколов допроса. Спрашивает следователь Каган:
На допросе от 16/II вы показали, что за период с октября 1933 – апрель 1934 года вы встречались с Бенгсон 5–6 раз. Между тем из ваших показаний от 16/II и сегодняшнего допроса видно, что вы встречались более часто [222].
Если сегодня на допросе следователь дал волю своей фантазии и результат не совсем соответствует предыдущим показаниям, то тем хуже для тех показаний! Екатерине пришлось согласиться, что встречи действительно были более частыми. Только недавно она показала, что ушла из кремлевской библиотеки из‐за обвинений в том, что служила в чешской контрразведке. А теперь “выяснилось”, что истинной причиной ее увольнения из Кремля послужила как раз связь с Бенгсон, о которой как‐то узнало начальство, о чем впоследствии сообщила ей Розенфельд, предупредив, что продолжение связи с Бенгсон таит опасность. Вот после этого Муханова и прервала отношения с Бенгсон в апреле 1934 г. А почему вообще Розенфельд предупредила Муханову? Да потому что была в курсе контрреволюционных взглядов Мухановой, да и сама эти взгляды разделяла.
Следователь приступил к выяснению круга знакомств Бенгсон. Муханова вспомнила, что в доме отдыха в Макопсе
Бенгсон познакомилась с неким Моревым, имеющим какое‐то отношение к издательствам, и Вероникой Абрамовной Давыдовой, работающей в радиотеатре [223].
К этим показаниям Муханова добавила:
Со слов Денисовой мне известно, что Бенгсон знакома с каким‐то военным работником, коммунистом. Фамилии его и где он служит – не знаю [224].
Судьба Морева неизвестна, а В. А. Давыдова, 1901 года рождения, секретарь месткома при Управлении центрального радиовещания, была вскоре арестована и получила 3 года ссылки по приговору ОСО. Что же касается “военного работника-коммуниста”, то о нем на следствии больше не вспоминали. В целом улов оказался небольшим – это было заранее ясно опытному следователю, и поэтому он тут же вернул подследственную к показаниям о терроре.
