Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

После событий 1525 г. лютеранское движение начало принимать стабильную доктринальную и организационную форму. Прежде всего чётко размежевались церкви Виттенберга и Цюриха. Яблоком раздора снова послужил главный обряд христианства — причастие. Хотя Лютер отвергал римскую доктрину пресуществления, он, тем не менее, твёрдо придерживался принципа «истинного присутствия»; причастие и крещение, таким образом, оставались для него подлинными святыми таинствами, необходимыми для спасения. С другой стороны, Цвингли и его последователи, которых теперь именовали «сакраментариями», полагали, что Тайная вечеря представляла собой исключительно памятное событие и не сопровождалась никакими превращениями хлеба и вина — а следовательно, не являлась таинством в обычном смысле. В 1529 г. два лидера встретились на обсуждении в Марбурге, однако им не удалось преодолеть разногласия. Дальше оба течения пошли разными путями в условиях роста взаимной неприязни. Так начался процесс раскола протестантства, да и самой Германии в целом, известный под названием «конфессионализации». Цвинглианство, ограниченное территорией Швейцарии и некоторыми городами Верхнего Рейна, в конечном счёте сблизилось с кальвинизмом. А большинство южногерманских городов последовали за Лютером — в силу сложившейся в империи новой политической конфигурации.

В 1530 г. император Карл V вернулся в Германию после почти десяти лет отсутствия, в течение которых он занимался устройством дел в Испании и Италии, а также противостоял турецкой угрозе со стороны Средиземноморья. После осуждения Лютера Вормсским рейхстагом его последователи стали бороться за «свободный» церковный собор, который будет созван не папой и пройдёт на германской земле. Император тоже хотел собора в Германии, но в соответствии с идеологией «двух мечей» считал, что созывать его всё-таки должен папа. Папский престол тянул резину, опасаясь, что собор в Германии под эгидой императора либо пойдёт на слишком большие уступки лютеранам, либо ограничит власть папы, как в действительности уже произошло на Констанцском и Базельском соборах. Пока дело стояло на месте, религиозная рознь в Германии усугублялась, перерастая в раскол. Стремясь предотвратить его, Карл попытался решить религиозный вопрос путём дебатов теологов с обеих сторон на специальном рейхстаге в Аугсбурге в 1530 г. Ради этого Лютер и его ближайший помощник Филипп Меланхтон впервые систематизировали кредо виттенбергской церкви, Цвингли сделал то же самое для цюрихской общины. Хотя раскол преодолеть так и не удалось, «Аугсбургское исповедание» Меланхтона стало официальным символом веры теперь уже отдельной лютеранской церкви, а документ Цвингли лёг в основу «Гельветского исповедания» её соперницы.

В следующем году процесс конфессионализации шагнул вперёд с образованием Шмалькальденской лиги — оборонительного альянса протестантских князей и большинства южногерманских городов. Поскольку реальную силу в лиге представляли князья-лютеране, они навязали «Аугсбургское исповедание» всем её членам, тем самым уведя города южной Германии с орбиты Цвингли на орбиту Лютера [96]. Гибель Цвингли в сражении в том же году немало способствовала такому решению. Этими событиями завершилась основополагающая фаза Реформации.

К тому времени Лютер постепенно отказался от многих своих радикальных убеждений 1519–1520 гг. Мы уже видели, что он настаивал на строго традиционной интерпретации причастия, равно как обрядов, церковного облачения, живописи и музыки. Ещё больше он уступил в вопросе церковной организации. В 1526 г., сразу после Крестьянской войны, курфюрст Саксонский организовал первую «визитацию» в своих владениях для наблюдения за функционированием новой церкви. Вскоре этот мирской контроль получил институциональную форму «консистории» — совета представителей духовенства и светских властей, назначаемых курфюрстом. После 1530 г., когда Реформация превратилась в рутинную процедуру, такая модель стала применяться в разных княжествах. Подобный исход логически соответствовал воззрениям Лютера на оппозицию духовного и мирского царств. Первое было представлено видимой церковью и её живым ядром — «христианским телом» (corpus christianum), или меньшинством истинно спасённых; второе — царство насилия и зла — могла удержать в узде только твёрдая рука княжеской власти. И всё, чего церковь требовала от этой власти, — гарантировать, что «проповедуется истинное Слово Божие и должным образом совершаются таинства» [97].

Мир с Францией, заключенный в 1544 г., наконец, позволил Карлу V приступить к решительным действиям в Германии. В следующем же году он одержал блестящую победу над войсками Шмалькальденской лиги в битве под Мюльбергом. Полагая, что теперь продвижение протестантства навсегда остановлено, и по-прежнему ожидая созыва вселенского собора, Карл предложил компромиссное, по его мнению, решение — «Интерим». Этот документ, по сути, больше проримский, нежели лютеранский, никого не удовлетворил. В 1547 г. главный союзник императора из числа князей перешёл на другую сторону, и Карла вытеснили из центральной Германии в австрийский Тироль. Первая религиозная война в Европе закончилась вничью, что было официально признано Аугсбургским миром, заключенным в 1555 г. Он зафиксировал конфессиональное разделение Германии по принципу, сформулированному позже словами «чья земля, того и вера» (cuius regio, eius religio). Несогласные с такой формулой имели только право эмиграции (ius emigrandi).

Хотя формально подобный порядок сохранял единство империи, так как Реформация по-прежнему исходила из идеи единства церкви и общества, религиозное разделение, узаконенное Аугсбургским миром, фактически раскалывало и государственное устройство. Таким образом, 1555 г. ознаменовался победой местных князей над стремлением Габсбургов к централизации. Усилия, которые всю жизнь прилагал Карл V, чтобы сохранить мир «двух мечей», потерпели крах. Поражение заставило Карла отказаться от императорского престола и австрийских земель в пользу брата Фердинанда. Сам Карл уехал в Нидерланды, передав остальные владения сыну Филиппу.

Эти события, конечно, не означали конца революционного прогресса протестантства. Во второй половине столетия протестантское движение переживёт ещё несколько вспышек, а затем прогремит в середине следующего века Тридцатилетней войной на европейском континенте и пуританской революцией в Англии. Потому у Реформации как революции нет ни термидора, ни, собственно, конкретной даты окончания. Она просто продолжалась в виде «многосерийной» революции, пока в конце XVII в. светское Просвещение не затмило религию в роли главной движущей силы в европейской культуре. И всё же внутри этой longue duree каждый отдельный эпизод Реформации имеет конец, и 1555 г. стал конечной датой первоначальной лютеровской революции: большого прогрессивного скачка 1517–1525 гг. и долгой консолидации конфессионализма в 1525–1555 гг.

Большой вопрос относительно Реформации как революции: почему эта революция остановилась на полпути в 1525 г.? Или, если рассматривать ту же проблему в сравнительной перспективе: почему в Богемии все социальные слои — духовенство, магнаты, рыцари, горожане, ремесленники, крестьяне — объединились в утраквистской революции, а в Германии те же самые слои разделились в самый разгар событий, тем самым внезапно положив конец революционной фазе лютеранства?

Одним из первых над этой проблемой бился Фридрих Энгельс в работе «Крестьянская война в Германии». В своём 1850 г. он рассматривал события 1525 г. сквозь призму другой неудавшейся германской революции — 1848 г. С точки зрения Энгельса, Реформация стала «раннебуржуазной революцией», а провалилась, потому что, когда движение обратилось к неизбежно необходимому насилию, «умеренные либералы» во главе с Лютером предали протопролетарский плебс под предводительством Мюнцера. Тот же сценарий с другими актёрами он увидел в 1848 г. Взгляды Энгельса на события 1848 г. (но не 1525 г.) сходны с выводом Билефельдской школы XX в., что Германия пошла к современности «особым путём» (Sonderweg) как раз из-за «провала демократической революции» 1848 г. [98] А если Германия пережила две неудавшиеся революции, не значит ли это, что над её национальной судьбой тяготеет некое «проклятие консерватизма» [99]? Так или иначе, всё равно остаётся вопрос: почему в обоих случаях неудачных революций немецкие умеренные не заключили пакта с плебейской чернью, как сделали им подобные в Богемии в XV в., а также в других местах позже?