Однако первого и на некоторое время наиболее заметного успеха «реформатская» церковь, как она сама себя называла, добилась на родине Кальвина — во Франции. С 1555 по 1562 г. кальвинистская доктрина проникла во все социальные классы, от знати и интеллектуалов до ремесленников и крестьян. Более того, в 1559–1562 гг. религиозный вызов совпал с системным кризисом монархического централизма, благодаря чему возникло базовое сочетание, которое в Нидерландах в 1556 г. и в Англии в 1640 г. породило настоящую революцию. Религиозное инакомыслие в пору своего расцвета охватывало до 10% населения [102], в других революционных ситуациях, в частности при голландском восстании, такой критической массы хватало, чтобы меньшинство возобладало в обществе. Но, несмотря на подобную динамику, кальвинизм потерпел во Франции сокрушительное поражение, его революционный потенциал рассеялся за тридцать лет гражданской войны. Отсюда возникает большой вопрос: почему сила столь парадоксально привела к провалу? И что говорит нам этот провал о динамике европейской революции в целом?
Увы, такие вопросы отнюдь не занимают центрального места в историографии «французских религиозных войн», как обычно именуется интересующий нас период. Так же как в работах о Реформации и гуситах, историки сначала сосредоточились на проблеме религии, в данном случае — поиска конфессиональной идентичности меньшинством современных французских протестантов. Их усилия увенчались выходом многотомных трудов Пьера Эмбара де ла Тура и Эмиля Думерга — перед этими двумя классиками в долгу все последующие авторы [103]. Вторым главным стимулом исследований служил патриотический интерес французов к становлению французского государства, для которого войны являлись досадной помехой. Такое направление задано в соответствующих томах классической «Истории Франции» Эрнеста Лависса [104], по сей день представляющих наиболее подробный рассказ о событиях того времени. Но серьёзнейший поворот в его интерпретации произвела школа «Анналов». Один из основателей журнала Люсьен Февр положил начало современным внеконфессиональным исследованиям религии XVI в. в её социальных и культурных аспектах [105]. Позже ещё один представитель школы, Эммануэль Ле Руа Ладюри, оживил традиционный взгляд на религиозные войны с точки зрения формирования государства, дополнив его анализом социальной, экономической и демографической истории [106]. Акцент на собственно религиозную сторону событий, характерный для работ Февра, нашёл продолжение в более углублённой форме в нескольких книгах Дени Крузе, по мнению которого обе стороны конфликта буквально считали себя «воинами Господними»: гугеноты — солдатами нового священного завета, католики — крестоносцами, защищающими святую землю от неверных [107].
Лишь изредка религиозные войны во Франции рассматривались как разновидность революции. Разумеется, довольно регулярно, хотя и поверхностно обсуждались поразительные намёки на 1789 г., которые можно увидеть в Парижском бунте 1588 г. Но очевидные параллели с современным последнему восстанием в Нидерландах и событиями в Англии после 1640 г. не привлекли внимания, которого заслуживали. Наиболее примечательная попытка исправить это упущение была вдохновлена расцветом «стасиологии» после Второй мировой войны. Её автор — Перес Загорин, использовавший в своей работе 1980 г. богатую национальную и конфессиональную историографию Европы XVI–XVII вв. для весьма поучительных сравнений между разного рода восстаниями и мятежами [108]. Его обобщения (слово «модель» будет здесь чересчур сильным) по каждому случаю идеально соответствуют историческим фактам. Хотя Квентин Скиннер в большом труде, посвящённом истории современной политической мысли, представляет гугенотов как революционное движение [109], социальная наука «стасиология» почти не обратила на это внимания. В данной главе я следую примеру Загорина, правда, сравниваю в основном не одновременные, а происходившие друг за другом события.
Историческая обстановка
Население Франции середины XVI в. при Валуа насчитывало порядка 19 млн чел.; это было самое многонаселённое государство в Европе с крупнейшей столицей — Парижем, где проживало около 300 тыс. чел. Французское королевство также занимало самую большую территорию, а его монархия входила в число сильнейших, наряду с английской и испанской. И, подобно двум своим соседям, Франция находилась на первом интенсивном этапе строительства современного государства.
Этот процесс стал тем более необходимым, когда на престол в 1519 г. взошёл император Карл V, окружив владения Валуа со всех сторон землями, подвластными Габсбургам. В результате между двумя державами до 1559 г. тянулась череда войн. Противостояние не приносило Франции особой выгоды, но хотя бы направляло воинственный пыл французской знати на внешнего противника. Мир грозил разжечь внутренний конфликт, поскольку королевскому абсолютизму было ещё далеко до полного подчинения дворянства.
Другим препятствием на пути консолидации королевского абсолютизма служили сами размеры королевства, институциональное разнообразие его многочисленных провинций, наличие больших доменов, которые являлись оплотом власти аристократии. Сравнение с соседним английским королевством может иллюстрировать трудности, стоявшие перед французской монархией. По территории Англия равнялась трём-четырём Нормандским герцогствам, что облегчало управление страной из единого центра, в отличие от обширного королевства Капетингов. Кроме того, Англия со времён Альфреда Великого была унитарным государством, а централизованный норманнский вариант феодализма укрепил её целостность. Здесь правителю не приходилось, подобно французским королям, собирать воедино провинцию за провинцией. В этом отношении Франция напоминала гораздо более молодую двойную монархию Испании, хотя центральная область Испании, Кастилия, была довольно эффективно централизована, когда Карл V в 1520 г. подавил городское восстание коммунерос, превратив кортесы (испанский парламент) в совершенно безобидный орган. С другой стороны, Франция обладала преимуществом, которого никогда не имели её соседи: тайной высшей христианской миссии, восходящей к эпохе Карла Великого и Людовика Святого, к крестовым походам — «деяниям Бога через франков» («gestae Dei per Francos»).
По всем этим причинам во Франции прогресс королевского абсолютизма (или, что то же самое, формирования государства) оказался не линейным, а колебательным по типу «два шага вперёд, шаг назад». Если периоды правления Людовика XI и Франциска I означали два шага вперёд, то религиозные войны стали первым большим шагом назад.
Вторая реформация
Кризис наступил во Франции, однако, не из-за прямого системного вызова со стороны знати или провинций, а в результате брожения религиозной Реформации в низах. Памфлеты Лютера ещё в 1519 г. появились в Париже, сразу найдя там отзывчивую аудиторию среди интеллектуалов-гуманистов, уже подготовленных к реформам сочинениями Эразма и Жака Лефевра д'Этапля. В 1520-е гг. эти идеи были официально осуждены, но Франциск I активно за них не преследовал до 1534 г., пока один из французских сторонников Цвингли, более радикального соперника Лютера, не развесил в Париже «плакарды», грубо высмеивающие причастие. В итоге множеству французских «евангелистов» пришлось искать убежище в городах южной Германии и Швейцарии, в частности в Страсбурге и Женеве. Кальвинизм родился в результате встречи этих евангелистов с городской Реформацией в Швейцарии и на Верхнем Рейне.
