Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Наступала эпоха “великого перелома” – Сталин готовился к сплошной коллективизации крестьянских хозяйств. Однако почему‐то не спешил звать на помощь бывших оппозиционеров. Страна вступила в кризис, а к обязанностям Каменева добавилось всего лишь руководство издательством “Академия”. Все же это было ближе к интересам Льва Борисовича, не связанным с партийной работой, чем концессии, и он погрузился в издательское дело и сочинение предисловий к издаваемым книгам. Но кризис бушевал, свирепствовал голод, страна была охвачена крестьянскими восстаниями, и Каменев не мог совсем отвлечься от политики. На отдыхе в Гаграх он встречался и вел беседы с опальными партийными деятелями, а дачу в Ильинском делил с Зиновьевым. В середине сентября 1932 года Зиновьев передал ему для ознакомления “рютинскую платформу” с зубодробительной критикой Сталина. Но Рютин и его сообщники вскоре были арестованы ОГПУ, и чекисты легко установили, кто именно успел познакомиться с документом. В начале октября 1932 года Зиновьев и Каменев были вызваны на допросы в ЦКК, по результатам которых их вновь исключили из партии и отправили в ссылку. Каменев поехал в Минусинск. Амбиций у него поубавилось, но жизнь “вне партии” по‐прежнему была невыносима. Настало время вновь “ползти на брюхе”. В апреле 1933 года было написано письмо в ЦК и ЦКК с просьбой о восстановлении в партии. Человек, который несколько лет назад публично отказывал генсеку в праве быть вождем партии, теперь объявлял Сталина преемником Ленина, каялся за то, что посмел допускать критику личности вождя, и признавал ошибочность и даже преступность своей прошлой политической деятельности. Аналогичную челобитную подал и Зиновьев. Вождь смилостивился, письма были напечатаны в “Правде”, членство в партии возвращено. Бывшим оппозиционерам даже дали возможность выступить на XVII съезде ВКП(б) с критикой своих прошлых ошибок и восхвалением партийного руководства. Появились ли у Каменева вновь надежды на возвращение в политику? Но “съезд победителей” состоялся в начале 1934 года, а в конце года произошло убийство Кирова, запустившее процесс физической ликвидации Сталиным “побежденных” – бывших вождей оппозиции, первыми из которых были арестованы Каменев и Зиновьев.

31

Первого марта вновь допрашивали Нину Розенфельд. Видимо, после проведенных в СПО совещаний план чекистской работы был несколько уточнен. За Ниной Александровной закрепили новых следователей – начальника ЭКО ГУГБ Л. Г. Миронова и его подчиненного И. И. Чертока (наверное, у Кагана уже кругом шла голова от бесчисленных допросов и его решили немного разгрузить). После ряда вступительных вопросов следователь Черток потребовал показаний о Екатерине Мухановой. И если раньше Нина Александровна делала робкие попытки защитить Екатерину, утверждая, что та – вполне советский человек, то теперь по ее показаниям выходило, что ее собственные “контрреволюционные настроения под влиянием Мухановой значительно усилились” [252]. Тут же Черток предъявил ей показания, днем раньше полученные Каганом от ее бывшего мужа Н. Б. Розенфельда, и Нине Александровне пришлось признать сочувствие зиновьевско-каменевской оппозиции и прежнюю “связь” с Каменевым (она, по всей видимости, действительно считала, что Сталин отстранил Каменева и Зиновьева от власти из‐за личных счетов – это на допросе подтверждала и Муханова). Далее, по традиции, речь зашла о “клевете” в отношении руководителей партии и правительства, и следователь зафиксировал “показание” Розенфельд: “Этим мы разжигали злобу и ненависть против руководителей Соввласти” [253]. Что самое интересное – Нина Александровна по‐прежнему продолжала отрицать участие в какой‐либо “контрреволюционной работе”, не отдавая себе отчет, что этому противоречат ее же показания. Но следователь тут же добился от нее подтверждения существования среди сотрудников Правительственной библиотеки “антисоветской группы”, которую моментально переименовал в “контрреволюционную”. Группа якобы состояла из библиотекарш Розенфельд, Мухановой, Бураго, Раевской, Синелобовой и примкнувшего к ним В. А. Барута. Сформировав таким образом группу, что было немаловажным достижением для придания дополнительной значимости расследуемому делу, следователь вновь вернулся к показаниям о Мухановой:

Следователь Черток спросил, каким путем предполагалось устранить товарища Сталина, и тут же записал ответ:

Сходство окончания этого протокола допроса с концовкой недавнего протокола допроса Мухановой очевидно: обеих женщин вынудили дать показания о существовании намерений или планов убийства вождя. Причем на начальной стадии от них не требовали признания в желании лично убить Сталина – это произойдет позднее, когда подследственные будут в должной мере “подготовлены” к даче таких показаний всем ходом следствия. А пока что террористические намерения формулируются в сослагательном наклонении; к тому же обеим подследственным до поры до времени разрешается свалить основную вину на кого‐то другого. В случае Мухановой – это Бенгсон, в случае Розенфельд – Муханова. Это и правильно – сюжет такого рода требует постепенного развития, а читателя нужно держать в постоянном напряжении.

32

Параллельно следователи СПО (Каган и его непосредственный подчиненный Сидоров под руководством Молчанова и Люшкова) готовились к оформлению и уточнению состава “контрреволюционной группы” в Правительственной библиотеке. Для этого им было нужно получить у как можно большего числа арестованных библиотекарш показания о злонамеренном распространении “клеветы” по поводу смерти Аллилуевой. Добивались от библиотекарш показаний об их связях (или, по крайней мере, хороших взаимоотношениях) с Мухановой и Розенфельд. Приветствовался и иного рода “компромат”. Так, в протоколе допроса Н. И. Бураго от 2 марта 1935 года зафиксировано следующее показание Натальи Ивановны:

Досужие женские разговоры стараниями следователя Сидорова, заместителя начальника 2‐го отделения СПО ГУГБ, приобретали обличье зловещих замыслов с элементами шпиономании. А переживания Мухановой из‐за постоянно нависавшей над ней угрозой “разоблачения” в связи с нежелательным происхождением выдавались за скрытную подготовку каких‐то явно преступных планов. Н. И. Бураго показывала: