клеветнические измышления о вождях партии и Советского Правительства и различные сплетни об их личной жизни. В частности, она говорила, что Аллилуева умерла неестественной смертью, что она отравлена, и связывала это отравление с именем Сталина… Екатерина клеветнически отзывалась о Калинине и Куйбышеве [321].
После этого следователи, видимо, как следует припугнули Константина, и этот “рослый здоровяк” (по воспоминаниям Алексея Симукова) сдался: в протоколе его первого допроса зафиксирован целый поток компромата на сестру:
Признаю, что моя сестра Екатерина Муханова является сторонницей буржуазного строя, в разговорах со мной постоянно высказывала антисоветские взгляды и проявляла враждебное отношение к советской власти. Касаясь политики советской власти, Е. Муханова утверждала, что коллективизация ведет к голоду и вымиранию крестьянства, к гибели сельского хозяйства, что интеллигенция, не имеющая специальных знаний, обречена на нищенское существование, а часть инженерно-технической интеллигенции невинно бросается в тюрьмы. Доказывая, что советская власть применяет массовый террор против крестьянства и интеллигенции, Муханова заявляла, что большинство населения, главным образом крестьянство и даже часть рабочих, относится к советской власти враждебно и в случае войны не только не будет защищать эту власть, а выступит против нее с оружием в руках, поднимая восстания в тылу Красной армии. В период 1931–33 г. Муханова заявляла, что политика советской власти направлена против интересов подавляющего большинства населения, делая отсюда вывод, что страна идет к гибели [322].
Собственно, допросы арестованных родственников (кроме, конечно, Н. Б. и Б. Н. Розенфельдов) и коллег главных “террористок” теперь были нужны чекистам лишь для того, чтобы придать делу большую солидность, окончательно сформировать “террористическую группу” и создать видимость наличия доказательств “преступной деятельности” – хотя бы в виде признаний арестованных. Для этого следователи заставляли их вновь и вновь давать показания, компрометирующие основных фигуранток. 8 марта, например, в очередной раз была допрошена Наталья Бураго. По мере развития следствия показания Натальи Ивановны (как, впрочем, и других “подельниц” Мухановой и Розенфельд) приобретали все более зловещий характер. На допросе, состоявшемся в Международный женский день, Бураго под давлением следователей показала о “террористических намерениях” Мухановой и Розенфельд. Эти настроения якобы стали ей известны из бесед, которые она с ними регулярно вела на протяжении 1933 и 1934 годов.
Начинали разговор обычно Розенфельд и Муханова. Все их антисоветские высказывания кончались выводом, что виновником якобы тяжелого положения в стране является Сталин. Розенфельд постоянно со злостью отзывалась о Сталине, говоря, что “Сталин стал царем-батюшкой, правителем России” [323].
Представляется, что далеко не все подобные высказывания выдумывались следователями. Однако интерпретировались они, разумеется, в духе, выгодном следствию.
В одной из бесед в 1933 году, в которой принимали участие – я, Розенфельд, Муханова и Давыдова, Розенфельд говорила о том, что жизнь стала невыносимо тяжелой. Тут же она, обращаясь к нам, сказала: “Вот бы набраться храбрости и убить Сталина”. Муханова ответила ей: “Одной храбрости для этого мало”, а на вопрос Давыдовой, что же еще нужно, сказала: “Это длинная история”. На этом беседа оборвалась [324].
Маловероятно, разумеется, чтобы работающий в Кремле человек с “неподходящим” социальным происхождением мог настолько уверовать в свою безопасность и утратить всякую осторожность, что осмелился бы вести подобные беседы с кем бы то ни было. Но болезненно подозрительный вождь вполне мог этому поверить, а значит, и чекистам нечего было стесняться. К тому же по всем признакам было заметно, что у Натальи Бураго иссякла воля к сопротивлению следствию. Почувствовав слабину, многоопытные следователи Каган и Сидоров поспешили взять быка за рога и получить от Бураго нужные показания:
Признаю, что я скрывала до сих пор, что Муханова и Розенфельд готовили убийство Сталина… Первый раз мне стало известно о подготовке убийства Сталина от Мухановой летом 1933 г. В беседе со мной в присутствии Розенфельд Муханова заявила мне, что она “должна убить Сталина”. В дальнейшем о решении убить Сталина говорили мне несколько раз и Муханова, и Розенфельд… Я знаю от Розенфельд и Мухановой, что они делали следующие попытки для совершения убийства Сталина: 1) через Давыдову Розенфельд пыталась устроить Муханову на работу в библиотеку Молотова. Предполагалось, что она этим путем укрепит свое положение в Кремле, 2) через Давыдову и Минервину Муханова и Розенфельд пытались устроиться на работу в библиотеку Сталина. Когда это им не удалось, они были крайне опечалены, и в беседе со мной Муханова говорила: “Неужели сорвались все наши планы убийства Сталина?” 3) Розенфельд и Муханова пытались получить билеты на Красную площадь в ноябре месяце 1933 г. 4) Вспоминаю такой эпизод. Осенью 1933 года я, Розенфельд, Муханова стояли у окна библиотеки. Розенфельд, которая смотрела в окно, сказала: “Смотри, Муха, Сталин идет, и без охраны”. Муханова ответила: “Так его легко и подстеречь”. В связи с этим стали частые прогулки Мухановой по Кремлю, которые она делала до ограничения хождения по Кремлю [325].
Нумерация здесь – верный признак того, что следователи использовали “домашние заготовки”, то есть схемы, выработанные заранее во время совещаний с руководством. На этих же совещаниях, вероятно, звучали призывы к максимальному расширению заговорщической группы. И вот в протоколе фиксируются следующие показания, якобы данные Н. И. Бураго в ответ на вопрос следствия о том, кто еще принимал участие в подготовке теракта:
На мой вопрос они сказали мне, что “мы не одни”, что “за нами стоят другие люди, которые нас поддержат”. Я из этого поняла, что они входят в организацию, по заданию которой они действуют… Они не называли мне фамилий. Из работников кремлевских учреждений к подготовке убийства Сталина имели отношение: 1) Давыдова З. И. Она принимала участие в отдельных беседах, когда Розенфельд и Муханова говорили о подготовке убийства Сталина. 2) Барут, антисоветски настроенный человек, очень близок с Мухановой. 3) Шарапова А. Ф., антисоветски настроена, была близка к Розенфельд, поддерживала с ней тесную связь и после увольнения из библиотеки. 4) Раевская Е. Ю. Ее Розенфельд хотела использовать для получения необходимых ей сведений. Раевская – женщина легкого поведения и заводила широкие связи среди сотрудников кремлевских учреждений [326].
Здесь обращают на себя внимание два пункта: 2‐й и 4‐й. Фамилия А. Ф. Шараповой впервые мелькнула в протоколе допроса арестованной комсомолки-библиотекарши П. И. Гордеевой от 10 февраля. Затем ее фамилия появилась в показаниях Нины Розенфельд от 12 февраля, а позже и в показаниях других арестованных. Это предопределило и ее арест. Антонину Федоровну Шарапову все называли бывшей дворянкой, но в краткой справке, предваряющей протоколы ее допросов, всего лишь указано, что она дочь офицера – впрочем, одно другому не мешает. О себе Шарапова рассказывала на одном из допросов, что она
с сентября 1925 по март 1926 г. … работала в Кремле в библиотеке ВЦИК. В марте оттуда ушла в Институт техники управления; с декабря 1926 г. по сентябрь 1930 г. … снова работала в Кремле в Правительственной библиотеке… Георгий Карлович Вебер был фактическим заведующим библиотекой [327].
