Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Как известно из протоколов допросов Чернявского, а также из Энциклопедии военной разведки. 1918–1945 гг. [348], родился он 26 ноября 1901 года. В краткой справке, предваряющей протоколы допроса Чернявского, местом его рождения указана деревня с названием не то Мисяны, не то Мясины (на самом деле Мисуны) Филейского (на самом деле Вилейского) уезда Виленской губернии (сейчас это Минская область Беларуси [349]). По официальным данным, в армию он поступил семнадцати лет от роду в 1919 году. С мая 1919‐го по март 1920‐го служил в 17‐й стрелковой дивизии, участвовал в боях с белополяками в декабре 1919‐го и январе 1920 года (в ходе советско-польской войны; правда, в декабре 1919 года военные действия, насколько известно, не велись), с ноября 1920‐го по сентябрь 1921‐го – в 15‐й Сивашской дивизии, уже в качестве командира взвода, потом роты.

Но почему Лохова решила, что до поступления в армию семнадцатилетний крестьянский паренек примкнул к эсерам и стал террористом? Об эсеровском прошлом Михаила Кондратьевича ничего не говорится ни в одном из источников, которыми оперирует Лохова (один из источников имеет несколько странное название – Military Service Records of Mikhail Kondratevich Cherniavsky (документы воинского учета Михаила Кондратьевича Чернявского) – без указания шифра хранения, но в них по определению не могла освещаться его эсеровская деятельность, якобы имевшая место до вступления в РККА). Не упоминается этот факт и в протоколах допроса, что было бы просто невероятно, если бы Чернявский действительно примыкал к эсерам. Впрочем, в тексте главы, посвященной Чернявскому, Лохова приводит фотографию из “Красной книги ВЧК” [350]. При этом она утверждает, что на ней третий человек справа во втором ряду – это Михаил Чернявский. Действительно, в “Красной книге” в подписи под фотографией указано: “Чернявский, левый эсер, ответственный партийный работник”. Но даже если поверить в это фантастическое предположение, то возникает вопрос – как это Михаилу Кондратьевичу удалось так легко скрыться от органов пролетарской диктатуры при наличии у них столь обширной информации о нем и даже фотографии? (“Красная книга ВЧК” была впервые издана в 1920 году.) На наш взгляд, этому имеется довольно простое объяснение. Выясним для начала, когда была сделана фотография. На ней, согласно подписи, запечатлены видные эсеры М. Л. Сирота, Чернявский, Л. Б. Голубовский, П. Ф. Бойченко, Б. Д. Камков, И. З. Штейнберг, В. А. Карелин, Я. М. Фишман (и еще один человек, чью личность составителям “Красной книги” установить не удалось). Учитывая, что Голубовский был арестован в феврале 1919 года и впоследствии умер в тюрьме, можно с осторожностью предположить, что фотография сделана в 1918 году. Более того, документально подтверждено, что все лица, запечатленные на фотографии, одновременно присутствовали на II съезде партии левых эсеров, который проходил в Москве 17–25 апреля 1918 года [351]. Во время этого съезда и была, вероятно, сделана данная фотография (хотя Лохова считает, что фотография была сделана в Украине, очевидно, во время приезда туда делегации левых эсеров, но это тоже 1918 год). В апреле 1918 года Михаилу Чернявскому было всего лишь 16 лет. Если считать, что человек на фотографии – Михаил Чернявский, то выходит, что “ответственным работником партии эсеров” Миша стал в 16 лет. Не проще ли предположить, что на фотографии вместе с видными членами левоэсеровской партии запечатлен не юный Миша Чернявский, а, скажем, родившийся в 1885 году Всеволод Николаевич Черневский, член ПСР с 1914 года, член ПЛСР с 1917 года?

Из каких же соображений Лохова, вопреки очевидности, настаивает на эсеровском прошлом Чернявского? Ответ прост: абсурдное предположение, что Миша Чернявский в 16 лет был “ответственным партийным работником”, является ключевым для дальнейшей разработки Светланой Лоховой сюжета о супершпионе и террористе Чернявском. Как ни странно, Лохова практически полностью доверяет лубянским протоколам. И придуманное ею “давнее знакомство” Чернявского с Я. М. Фишманом нужно Лоховой для глубокомысленных выводов о том, что “Фишман обучал Чернявского методам убийств политических лидеров”, “преподавал своему ученику уроки темного искусства добычи информации”.

43

Военная карьера Чернявского поначалу задалась. Михаил окончил 1‐е Советские командные курсы (1920), Высшую военно-химическую школу комсостава (1921–1923), специальный класс войсковых химиков Химических КУКС РККА (1924–1925). В январе 1926 года он назначен был начальником военной лаборатории, помощником начальника по технической части Научно-испытательного химического полигона в Люблине. Объясняя это назначение, Светлана Лохова, ссылаясь на книгу “Фашистский меч ковался в СССР”, пишет, что “в 1926 г., нуждаясь в доверенном сотруднике для работы с военными специалистами из Германии, занимающимися испытаниями ядовитых газов на секретном полигоне близ Москвы, Фишман вспомнил о старом друге”. Однако это утверждение ничем не подтверждается, а в названной книге нет ни одного упоминания о М. К. Чернявском.

Михаил Кондратьевич не надолго задержался на полигоне. В феврале 1927 года подающего надежды (или, наоборот, не оправдавшего надежд) специалиста по военной химии начальство (в лице начальника полигона В. М. Рохинсона и начальника Военно-химического управления РККА Я. М. Фишмана) порекомендовало на работу в IV Управление Штаба РККА, где ему уже не удалось подняться выше должности начальника отделения. Сперва его назначили, как пишет Лохова, “начальником сектора химии 3‐го (информационно-статистического) отдела”. В данных, приведенных в Энциклопедии военной разведки, на которую ссылается Лохова, слово “химии” отсутствует, но сам Чернявский на допросе подтвердил, что был приглашен в Разведупр именно для работы по “военной химии” [352]. В этой связи Лохова очень подробно пишет о “наставнике” Михаила Кондратьевича Я. М. Фишмане, давая при этом понять, что Чернявский вместе с ним чуть ли не участвовал в попытках наладить массовое производство ядовитого газа люизита. Однако ни в одном из протоколов допросов нет сведений, что Чернявский работал совместно с Фишманом. Фишман на тот момент занимал должность начальника Военно-химического управления УС РККА, и в протоколах допросов по “кремлевскому делу” он упоминается лишь дважды – в обоих случаях в связи с тем, что рекомендовал Чернявского на работу в Разведупр. Рекомендацию эту он дал, по‐видимому, в расчете на то, что Чернявскому поручат упорядочение зарубежной информации по военно-химической тематике; сам Чернявский на допросе предположил, что на работу в Разведупр его взяли, так как он “интересовался языками”. Лохова с уверенностью пишет, что Чернявский “занимался отчетами о работе германских специалистов в России”. Однако именно германская линия работы Чернявского ниоткуда не следует – да и вряд ли Михаил Кондратьевич знал немецкий язык в достаточном объеме.

Работая в Разведупре, Чернявский дважды выезжал в зарубежные командировки. В первый раз он отправился в США в 1931 году “под прикрытием” – в качестве инженера якобы для обучения в Массачусетском технологическом институте, где пробыл до июня 1933 года [353]. Второй раз – в январе или феврале 1934 года в Италию и США в составе правительственной комиссии для заключения “договора с итальянскими и американскими фирмами об оказании Союзу технической помощи по порохам и взрывчатым веществам” [354]. Вернулся Чернявский в СССР в июне 1934 года. В том же году прошел аттестацию (“Хорошо изучил химическое дело в иностранных армиях”) и был назначен начальником 12‐го (химического) отделения 3‐го отдела Разведупра (то есть отдела военно-технической разведки, преобразованного из информационно-статистического отдела в ноябре 1934 года при реорганизации разведывательного ведомства). Кроме того, в качестве общественной нагрузки Чернявский руководил кружком партийного просвещения. Эти обязанности он выполнял вплоть до ареста.