История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Эта театрализация у Лакло пронизывает все и вся. Вальмон заранее рассчитывает время, когда ему вернуться в дом своей тетушки, чтобы появиться в час трапезы: тогда мадам де Турвель будет сидеть спиной к двери и узнает, что он здесь, по звуку его голоса. На прогулке он выбирает направление с расчетом, чтобы путь преградил ров, сообразив, что перепрыгнуть недотрога не рискнет, то есть разрешит взять ее на руки, а уж тогда «рассчитан-но неловкое движение» позволит ему прижаться грудью к ее груди. Он разыгрывает доктора, чтобы пощупать ей пульс и дотронуться до ее пухлого предплечья. Чтобы вынудить ее у всех на глазах принять его записку, он велит своему егерю сказать, будто это бумага, которую она просила принести. Если все так, пришлось бы признать, что лучший анализ кадрежа дает Дидро в «Парадоксе об актере»: подобно тому как комедиант становится выразительнее, когда перестает быть искренним, любовное признание особенно действенно тогда, когда соблазнитель хладнокровен.

Такие замысловатые подходы — не только измышление романистов. Чтобы обольстить Жюли Довер, Мирабо не стеснялся нагромождать самые немыслимые выдумки. Выдавая себя за любовника принцессы де Ламбаль, близкой подруги королевы, он внушал своей юной честолюбивой пассии несбыточные надежды получить место при этой высокой особе. Ради подкрепления своей лжи он подделал почерк принцессы и организовал на балу в Опере встречу, участницы которой были в масках. Жюли была убеждена, что говорила там с королевой и принцессой: роль первой сыграла графиня де Бюсси, вторую же взял на себя приятель влюбленного обманщика Дюбю де ла Таньрет, юнец женственной наружности. Но тут отец Жюли пригрозил учинить громкий скандал, пришлось родителю Мирабо утихомирить его гнев посредством звонкой монеты.

Не будем удивляться тому, что театральные приемы стали орудием обольщения. Вот что высказал по этому поводу принц де Линь, заскучавший во время одной из великосветских вылазок за город, оказавшись вдали от столичных услад: «Мы здесь, можно сказать, так хорошо устроились, чего же нам не хватает? Зрелищ? Что ж, дадим спектакль сами себе: осталось только распределить роли». И вот давние влюбленные обретают себя в амплуа первого любовника и героини; репетиции позволяли смело вышивать по канве жестов и слов, сочиненных автором. Подобная тактика дважды пускается в ход у Кармонтеля в «Боящемся любить».

Театральные залы в ту пору как никогда часто служат местом кадрежа, не говоря о том, что актрисы и танцовщицы еще долго будут служить придворным подспорьем в их погоне за наслаждениями. В театр приходили и спектакль посмотреть, и себя показать. Как свидетельствует Гуж де Сессьер, действенный способ состоял в том, чтобы, сопровождая туда ту, чьих милостей ищешь, комментировать происходящее на сцене, не упуская ни малейшего повода порассуждать о любви. Когда актеры впечатляют, это легче легкого. Если, скажем, популярная актриса Госен вышибает слезу в роли Химены, чувства, что она изображает, без труда передаются девушке, проникая ей в самое сердце: «Пусть в грудь ее войдет душа Госен». Что до Оперы, она приучает к мысли, что любовь побеждает всегда: «Влюбленный, торопись на эти представленья, / Любовь здесь никогда не знает пораженья».

С женской точки зрения жизнь тоже театр и в нем своя публика. Марианна, героиня Мариво, инстинктивно угадывает это, когда входит в церковь. Все взгляды обращаются к ней: женские полны зависти, в мужских игривость и вожделение. Это самый настоящий зрительный зал: мужчины «откровенно рукоплещут ее очарованию». Тогда и она решает сыграть роль в спектакле — сперва для толпы, затем преимущественно для одного молодого человека. Чтобы «держать в напряжении» этих господ, она угощает их «маленькой демонстрацией своих прелестей». Устремляет взгляд на картины, расположенные так высоко, чтобы зрители могли оценить, как безукоризненны белки ее глаз, как блестит их радужка. Поправляет прическу, под этим предлогом обнажая руку. Это вполне осознанные уловки, и прибегает к ним девушка, которая еще полна решимости сохранять благоразумие: «Благодаря таким хитростям можно заставить всех провозгласить, что выгляжу я обворожительнее всех». Театрализуя кадреж, литература обновляла его уловки. В книгах той поры, как, впрочем, и в любую другую эпоху, описываются мелкие трюки соблазнителей. Желая сорвать поцелуй с уст Клариссы, Ловелас выпрашивает у нее самое невинное обещание, но это лишь предлог, чтобы поцелуем скрепить договор. Принц де Линь шутки ради устроил так, чтобы его сын Людовик оказался занят в тот час, когда должен был встретиться со своей любовницей. А сам занял его место и, когда дама явилась, предложил ей отомстить невеже за такое невнимание; она согласилась. «Когда все это разъяснилось, — пишет он в «Мемуарах», — они оба меня осудили и сочли ужасным человеком». Впрочем, не похоже, чтобы это так уж огорчило шутника.

Однако иные выстраивали замысловатые сюжеты, проявляя немалую изобретательность. Граф Альмавива из «Севильского цирюльника» не только переодевается студентом, чтобы завлечь Розину: студент в свой черед превращается в солдата или в бакалавра, чтобы проникнуть в дом возлюбленной, обманув бдительность ее опекуна. Ловелас — тот предпочитает комедии драму. Похитив Клариссу, он разыгрывает перед трактирщиками роль добродетельного брата, который пытается укрыть свою сестру от преследований соблазнителя, — ход, не лишенный юмора. Он не колеблясь принимает рвотное, лишь бы заманить Клариссу к изголовью мнимого больного, да еще использует кровь голубя, чтобы заставить ее поверить, будто у него лопнул сосуд. Таким образом он вынуждает ее обнаружить свои чувства, которые, как он подозревает, начали уже остывать прежде, чем он добился своей цели. Подобно Вальмону с его показным актом милосердия, он разыгрывает скромность: притворяется, будто хочет скрыть от Клариссы свое состояние, однако устраивает так, чтобы она о нем узнала.

Высший расцвет этой театральности с ее драматическими позами и страстными тирадами пришелся на предромантическую эпоху. Можно ли объясниться в любви, не пав на колени или не вскарабкавшись на балкон? Леди Гамильтон, супруга английского посла в Неаполе, собравшись обольстить адмирала Нельсона, репетировала свою роль, как заправская актриса. Дело происходит 22 сентября 1798 года; Нельсон только что уничтожил французский флот под Абукиром. Его встречают как героя. Адмирал сам описал своей жене эту «волнующую сцену». Прекрасная Эмма бросается к нему, восклицая: «Боже мой, поверить не могу!» — и ни жива ни мертва падает в его объятия. При взгляде из-за кулис этот эпизод — сущая умора. «По правде говоря, — как явствует из мемуаров леди Гамильтон, — я еще на лодке, что везла меня на «Авангард», начала репетировать некоторые драматические позы [театральный прием!], готовясь принять на себя роль трагедийной королевы». Дама до такой степени увлеклась своей пантомимой, что офицер, сопровождавший ее, боялся, как бы она не опрокинула лодку!

Разумеется, вся эта театрализация была не совсем нова. Но ее чрезвычайная распространенность указывает на поворот в истории любовного обольщения. Приемы, которыми пользовался Овидий, требовали оправдания — глубокого чувства. Если кавалер бледен, значит, он страдает от любви к своей красавице; его притворные слезы говорят о том же. Обольстители XVIII века, напротив, прибегали к мизансценам, с этой точки зрения малозначительным. Проглотить рвотное, возвести очи к небесам, проявить милосердие к бедному поселянину — все это не свидетельства любви, которую питают к кому-то, кого хотят обольстить, а лишь способы привлечь внимание к персоне соблазнителя, показать в выгодном свете его или ее достоинства, будь то щедрость, красивые глаза или ранимая душа…

Цель этого — втянуть партнера в игру, заставить его отреагировать, что эффективнее, чем действовать самому, ведь это значит разбить лед его безразличия, предложив ему выигрышную роль. Разбудить в девушке материнский инстинкт, дав ей повод позаботиться о мнимом больном, как делает Ловелас, обманывая Клариссу; польстить мужской склонности к покровительству подобно леди Гамильтон, притворившейся, будто ее судьба в руках Нельсона, — это приемы беспроигрышные. Для Казановы соблазнение состоит в том, чтобы возбудить в женщине жажду любви, не важно, каким способом: хоть показывая ей непристойные эстампы, как это ни примитивно, хоть доводя ее до нужной кондиции посредством угощений, обостряющих чувственность. Когда он примечает в женщине любовь к хорошим винам, это для него важный знак. Подарок, если он его преподносит, призван не продемонстрировать щедрость дарителя, а оказать честь красоте дамы. Театрализация любви — способ поменяться ролями, вынудить объект любовного преследования взять инициативу на себя. Уделяя особое внимание желаниям женщины, обольститель обязывает ее примерить на себя мужское амплуа. Равнодушие, пробуждающее любопытство, и презрение, задевающее самолюбие, могут быть элементами той же стратегии. По словам Шамфора, мужчина, считавший своим долгом «глубокое почтение к женщинам», на вопрос, много ли их у него было, отвечал: «Меньше, чем было бы, если бы я ими пренебрегал».