Ряскин выдавал себя за американского коммуниста, в действительности он им не был, он троцкист. В разговорах со мной прямо не подходил к делу. С Ряскиным я не оставался с глазу на глаз и не искал с ним встреч для объяснений [373].
Непонятно, зачем вообще Михаил Кондратьевич показал об этих встречах. Можно предположить, что у чекистов уже были на руках отчеты других студентов об их пребывании в Бостоне, в которых сообщалось о Ряскине, и следователь “за кадром” объяснил Чернявскому, что не стоит отрицать очевидное (позднее эти отчеты были “легализованы” посредством оформления протоколов допроса трех бывших студентов MIT – Е. И. Медкова, Е. Я. Буклея и И. И. Соловьева – в качестве свидетелей). Вслед за Ряскиным в протоколе возникли другие троцкисты, которые кучковались в пансионе у “старой эмигрантки еврейки Мильман” [374], где столовались некоторые из студентов. Также выяснилось, что на квартиру Михаила Кондратьевича (а также на квартиры других студентов) неизвестные присылали “троцкистскую литературу”. Кто присылал – так и осталось тайной, но Чернявский подозревал Ряскина, а другие студенты – знакомых им американцев (бывших эмигрантов из России и местных жителей левых взглядов). Адреса студентов легко было узнать в институте (кроме прочего, они публиковались в студенческих ежегодниках). Следователю, никогда не бывавшему в Америке и слабо представлявшему реалии тамошней жизни, все это, наверное, казалось особенно зловещим – как если бы подобное происходило где‐нибудь в СССР. Вообще, фигура Ряскина оказалась очень важной для следствия – с помощью ее удалось связать доморощенных “террористов” с “международным троцкистским центром” и “доказать”, что вдохновителями планировавшихся терактов были не только находящиеся в СССР Каменев с Зиновьевым, но и давно высланный за рубеж Троцкий.
Только вот, как на беду, образ Ряскина в показаниях Чернявского выглядел крайне неубедительно. Если бы не доступные нам показания других студентов, можно было бы предположить, что следователь полностью выдумал этого персонажа, так как иных следов его существования в реальном мире пока что найти не удается (не удалось это и Светлане Лоховой, в чем она честно признается в своей книге The Spy Who Changed History). Впрочем, показания, к примеру, Е. И. Медкова, парторга группы советских студентов, обучавшихся одновременно с Чернявским в MIT, особой ясности не вносят:
Мы знали еще некую Ряскину. Она преподавала Пучкову [В. Ф. Пучков – один из советских студентов MIT. – В. К.] английский язык. Я подозревал, что он с ней сожительствовал. Она была замужем, но ее мужа Ряскина я никогда не видел. Ряскин и Ряскина – евреи [375].
В группе студентов Медков был хоть и не самым старшим (например, студентам В. И. Коренченко и Д. К. Павленко было по 34 года), но, видимо, наиболее проверенным – член ВКП(б) с 1918 года. В его официальной биографии сказано:
Родился 26 апреля 1898 г. в г. Рославле Смоленской губернии, в семье рабочего. В 1915 г. был призван на военную службу, состоял в действующей армии, в 1919 г. в ходе Гражданской войны воевал на севере России. В 1918 г. Е. И. Медков вступил в члены РКП (б), в 1919–1922 гг. являлся комиссаром головного поезда по ремонту пути (Горем-35) и участка тяги в г. Рославле. В 1923–1924 гг. он учился на рабфаке при Высших технических курсах НКПС в Москве. Окончив рабфак, поступил в 1924 г. на Строительный факультет МИИТа и закончил его в 1928 г., отработав в течение двух лет преподавателем МИИТа [376].
После учебы в США карьера Ефима Ивановича резко пошла в гору, и в 1936 году он стал начальником (то есть ректором) МИИТ. Но уже в конце 1937 года был снят с этого поста приказом Наркомпути Кагановича и понижен до доцента, а еще через полгода – репрессирован. Человек, проживший почти три года в США и окончивший Массачусетский технологический институт, теперь на четыре года отправился в “места заключения”, а затем вновь на работу по специальности, но уже в провинции – сначала на стройки ГУЛАГа, а потом – на объекты энергетики. В Москву удалось вернуться только в 1955 году. Теперь карьера Медкова развивалась более плавно, и венцом ее стали пост завкафедрой в родном МИИТ и докторская диссертация. Умер Медков в конце 1969 года.
Другой свидетель, Е. Я. Буклей (впоследствии репрессированный, скорее всего в 1937 году), показал на допросе, что “слышал” о Ряскине как о знакомом “Иванова”-Чернявского:
Иванов широко заводил знакомство среди эмигрантов в Бостоне. Мне трудно сейчас назвать всех его знакомых по Бостону среди населения. Среди них я слышал о некоем Ряскине и Галфине. Иванов бывал у них дома. Один из них является американским коммунистом [377].
Буклей также сообщил следователю, что студент
Пучков был в очень хороших отношениях с Ряскиным. Мне известно, что Пучков сожительствовал с учительницей Бостона, если я не ошибаюсь – ее фамилия Ряскина, по‐видимому, она является сестрой или женой упоминаемого выше Ряскина.
И. И. Соловьев на вопрос следователя Дмитриева, известны ли ему супруги Ряскины, проживающие в Бостоне, ответил так:
Да, Ряскин занимался театральными делами, а Ряскина давала уроки английского языка. Об этих лицах мне ничего не известно [378].
По мере оформления протоколов Ряскин и Халфин-Галфин трансформировались в каких‐то водевильных персонажей, с женами которых “сожительствовал” лихой советский студент Пучков (сожительство последнего с женой Халфина отражено в показаниях Е. И. Медкова [379]).
Дополнительный свет на всю эту непростую ситуацию мог бы пролить сам непутевый Пучков, но, если его и вызывали на допрос в НКВД, протокол этого допроса Сталину не направлялся. На момент прибытия на учебу в Бостон Василию Федоровичу Пучкову исполнилось 32 года. Дома в Москве (Новослободская улица, 14) его ждала жена Софья. В базе данных репрессированных “Открытый список” зарегистрирован полный тезка Пучкова 1899 года рождения, что соответствует данным пассажирского манифеста парохода “Европа” от 21–27 сентября 1931 года. В той же базе данных имеются сведения об аресте Пучкова в июле 1937 года. На момент ареста он проживал в Алма-Атинской области, поэтому можно предположить, что по итогам “кремлевского дела” (или по какому‐либо иному поводу) его все‐таки отправили в ссылку. Дело в отношении Пучкова было прекращено 1 ноября 1937 года. Так как до “бериевской оттепели” оставался еще год, можно опять‐таки предположить, что прекращение дела произошло в связи со смертью арестованного.
48
Ситуация представляется следующим образом: приехавшим в Америку студентам, знающим английский язык весьма приблизительно, необходимо было общение с русскоязычными жителями Бостона, чтобы как‐то устроить свои дела. На допросе бывший парторг группы Медков рассказывал следователю:
В Амторге нам был рекомендован старый русский эмигрант, проживавший в Бостоне, – доктор Казанин, через которого мы заводили знакомство среди бостонского населения. Доктор Казанин познакомил нас с неким Халфиным… Халфин старый эмигрант из России, еврей, делец и спекулянт. Этот Халфин проявлял симпатию к троцкистам. У Халфина бывали дома Пучков, Иванов Михаил [то есть Чернявский. – В. К.], Павленко и другие… Мы знали некоего Чесскиса, он профессор, выходец из России, еврей. Мне известно, что он был в Советском Союзе [380].
