Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Следователь как бы предупреждал, что вслед за посещением капиталистической тюрьмы вполне может последовать и посещение социалистической. Соловьеву пришлось каяться в том, что он допустил “большую политическую ошибку”. Но следователь тут же потребовал продолжения рассказа.

Увы, увы. У Евгения Буклея и Михаила “Иванова”-Чернявского вскоре появилась возможность лично сравнить советскую тюрьму с американской и оценить, насколько точно начальник бостонской тюрьмы воспроизвел в стенах подведомственного ему заведения советский тюремный режим… Вообще, судьбы советских студентов MIT выпуска 1933 года оказались очень разными. Кто‐то канул в небытие в чекистских застенках, а кто‐то вознесся вверх на гребне карьеры. Например, И. И. Соловьеву никак не повредила ни командировка в США, ни связь с “дочерью украинского кулака” Соловей, ни даже показание Чернявского о том, что Иван Иванович “делал троцкистские выпады против Сталина. Он говорил, что “все решает Сталин, а действует он по настроению” [391], – его официальная биография на сайте МЭИ гласит:

Репрессии проредили Мосэнерго, тот же Буклей, работавший там инженером, исчез навсегда в чекистских застенках. А Соловьев, уйдя в 1946 году из Мосэнерго в МЭИ, полностью отдался академической деятельности, стал автором известного учебника, лауреатом двух Сталинских премий (1950 и 1952), награждался орденами и медалями. Умер И. Соловьев в 1970 году.

50

При попытке разыскать хоть кого‐нибудь из лиц, которых бывшие советские студенты упомянули на допросах в НКВД, с помощью базы данных пассажиров пароходов, прибывавших в Нью-Йорк, The Statue of Liberty – Ellis Island Foundation, Inc., удалось найти лишь профессора Иосифа Ческиса, жителя Бостона, штат Массачусетс, который действительно посетил СССР, но несколько раньше, чем утверждал Е. Я. Буклей, не в 1930‐м, а в 1927 году. Также, с некоторой долей вероятности, можно утверждать, что нашлись следы Буни Грейсера-Гройсера и его сестры мисс Стар. В 1906 году на пароходе “Тевтоник” в Нью-Йорк из Житомира прибыла 25‐летняя Чайка Грейсер с двумя малолетними детьми – 6‐летней Ривкой (Ребеккой) Грейсер и 2‐летним Борухом Грейсером. Другие подходящие Грейсеры или Гройсеры в базе данных отсутствуют. Если это предположение верно, то в 1931 году рано овдовевшей хозяйке пансиона мисс Стар был всего 31 год, а ее брату Буне Грейсеру – 27. Следов Халфина и его жены Хавы, равно как и Ряскина-Раскина, разыскать не удалось (в базе данных слишком много Раскиных, и какой из них – “тот самый” Ряскин, установить невозможно, не зная его имени [393]).

51

Выяснив у Чернявского про “троцкиста” Ряскина, Дмитриев попробовал разведать обстановку и по белогвардейской линии. Но Чернявский упорно отрицал любые контакты с белогвардейцами. Пришлось Дмитриеву вернуться на грешную землю СССР и вновь приняться за “контрреволюционную” группу военных. Для начала Дмитриев зафиксировал в протоколе, что Чернявский после возвращения в СССР рассказывал своим друзьям о жизни в США:

По показаниям Чернявского, для исправления положения друзья решили бороться за свержение руководства ВКП(б). Но при выработке тактики борьбы мнения разделились.

За “короткий путь” якобы высказались Новожилов и Иванов (что и предопределило их скорый арест). Себя Михаил Кондратьевич предусмотрительно отнес к сторонникам “длинного пути”. При этом он показал о “террористических настроениях” донесшего на него Козырева (со слов Иванова), а также Новожилова и Дорошина. На этом допрос закончился. Редактировал важный протокол сам замнаркома Яков Агранов, после чего документ был послан Сталину. А Чернявский изнывал в тюремной камере, понимая, что дела его плохи. В отчаянии пытался придумать хоть что‐то, что могло бы облегчить его участь. Но, как и многие в его положении, не придумал ничего иного, кроме как донести еще на нескольких своих знакомых в надежде задобрить следователя и продемонстрировать, что он полностью “разоружился” перед органом пролетарской диктатуры. Через надзирателя передал Чернявский заявление Дмитриеву с просьбой о вызове на допрос. Просьба была удовлетворена, и 19 марта Чернявский рассказал следователю об антисоветских взглядах еще девяти человек, включая вскоре арестованного М. Н. Рябинина, который когда‐то вместе с ним работал в 3‐м (информационно-статистическом) отделе Разведупра, а потом обогнал в карьерном росте, став начальником 1‐го отдела [396]. Но все же Чернявский продолжал отрицать наличие у этих людей террористических намерений. Через день, на допросе 21 марта [397], Михаилу Кондратьевичу пришлось рассказать и о “троцкизме” преподавателя Военно-химической академии Г. Б. Либермана, упомянутого В. И. Козыревым на допросе 9 февраля (Либерман тоже был вскоре арестован). Вынужден он был также признаться, что Козырев сообщал ему о “неестественной смерти” Аллилуевой и о “якобы имевшем место браке Сталина с дочерью Кагановича” (последний слух Козырев передал ему незадолго до ареста, в январе 1935 года). Но все это фиксировалось в протоколах лишь для проформы. Следователи же готовились разматывать “американскую линию” и шить Чернявскому террор. На допросе 24 марта Дмитриев вернулся к выяснению сведений о Ряскине, который, как это было заведено у чекистов, в протокольной записи начал приобретать демонические черты. Чернявский рассказал, что познакомился с Ряскиным в пансионе мисс Стар (в то время он еще называл ее Мильман), где, собственно, познакомились с ним и все остальные столовавшиеся там студенты, включая “советского агента” С. А. Шумовского. Знакомство произошло по наводке студентов Брагина и Пучкова (того самого, который “сожительствовал” с женой злостного “троцкиста”). Протокол допроса составлен так, будто Чернявский сначала упорно сопротивляется давлению следователя и отрицает даже, что сообщил Ряскину о своих “троцкистских” взглядах. Но следователь припирает его к стене ловко заданным вопросом, после чего Чернявский понимает, что сопротивление бесполезно, и начинает сознаваться. “Выясняется”, что Михаил Кондратьевич “скрыл от следствия свои подлинные отношения с Ряскиным”: