История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Едва ли не самым поразительным во всей истории английской смуты стало то обстоятельство, что Ковенант быстро прошел через обе Палаты - те самые Палаты, коих вожди, и прежде всего Генри Вен-младший, питали к пресвитерианству ничуть не меньшую вражду, чем к королю и к англиканской церкви.

Обладая необыкновенными дарованиями, блестящим остроумием и проницательным умом, Генри Вен умел распознавать чужие замыслы и хранить в тайне собственные, и превзойти его в искусстве тонкой политической интриги мог разве что м-р Гемпден. О способностях Вена по этой части говорит уже то, что именно ему поручили одурачить целый народ, знаменитый своей хитростью и коварством - и он действительно добился успеха, ловко сыграв на беззаветной преданности шотландцев идолу пресвитерианского церковного строя.

В самом деле, перед Веном стояла трудная задача, ведь шотландский народ в большинстве своем был удовлетворен тем, что уже успел получить от короля, и теперь вполне мог предпочесть роль стороннего наблюдателя английских событий. А те влиятельные особы, чья вина не оставляла им иной гарантии личной безопасности, кроме отсутствия у Его Величества всякой возможности привлечь их к суду, были, по-видимому, не столь многочисленны, чтобы толкнуть свой народ к открытому мятежу. Без содействия Парламента они не могли даже задаться такой целью, король же, как мы помним, запретил созывать Парламент, а сделать это без его согласия они имели законное право не раньше, чем через год.

И, однако, прибывшие в Эдинбург английские комиссары быстро уговорили тамошний Совет созвать Парламент. Герцог же Гамилтон, который возглавлял партию короля в Совете и в свое время твердо обещал Его Величеству не допустить незаконного созыва, повел теперь иные речи. Он убеждал своих единомышленников не противиться мерам Совета (ибо это-де не поможет успокоить умы и лишь разъярит тех, кто требует созыва), но воздержаться от участия в заседаниях Парламента самим и склонить к этому других - после чего явившиеся в Эдинбург люди, видя свою немногочисленность, не дерзнут объявить себя Парламентом и разойдутся по домам. Когда же Совет назначил день открытия Парламента, многие сторонники короля из числа знати и джентри выразили готовность прибыть с верными людьми и при оружии в Эдинбург и открыто заявить о незаконности намеченного собрания. Гамилтон с ними не согласился, однако свой прежний план он изменил и теперь предлагал совершенно иной образ действий: приверженцы короля должны занять свои места в Палате, и как только начнется заседание, он, герцог, заявит решительный протест против незаконного собрания, остальные дружно его поддержат, и если число протестующих окажется достаточно внушительным, то Парламент будет распущен. Граф Киньюл возразил ему, но герцог тут же извлек из кармана письмо короля и прочел несколько строк, из коих явствовало, что Его Величество одобряет план Гамилтона. В свое время король (к несчастью, всецело доверявший герцогу) велел своим шотландским сторонникам строго следовать его указаниям, и теперь они, скрепя сердце, подчинились Гамилтону.

Когда же заседание Парламента открылось и герцог Гамилтон произнес нечто похожее на протест, многие лорды из числа противников короля гневно потребовали от него изъясниться определеннее и сказать прямо, считает ли он настоящее собрание незаконным. Тут встал с места его брат, государственный секретарь лорд Ланарк, и выразил надежду, что любовь герцога к отечеству хорошо известна, так что никому не придет в голову, будто он мог выступить с протестом против созыва Парламента; после чего сам герцог поспешил извиниться и объяснил, что он действительно не имел в виду ничего подобного. В конце концов шотландский Парламент постановил вступить в переговоры с представителями Парламента английского.

Некоторые полагали, что шотландский Парламент не хотел войны, но его обманула небольшая кучка врагов короля. Эти люди утверждали, что отказать в помощи английскому Парламенту, в свое время решительно поддержавшему шотландцев, последние теперь не вправе; что помощь эта будет заключаться в посредничестве между Парламентом и королем; что лучший способ избежать участия в войне - это не прямой отказ от переговоров с английскими комиссарами, но выдвижение заведомо неприемлемых для английского Парламента условий. А потому английским комиссарам было выставлено следующее непременное условие: полное уничтожение епископата и приведение английского церковного устройства в соответствие с шотландским.

Сэр Генри Вен не удивился подобному предложению, ибо давно его предвидел, твердо решив заплатить любую цену за союз с шотландцами.

Он внимательно изучил представленный ими проект Ковенанта, изменил в нем несколько выражений (сделав их настолько двусмысленными, что они допускали теперь различные толкования) и, вместе с остальными комиссарами, подписал весь договор, предусматривавший принятие Ковенанта во всех королевствах Его Величества, включение шотландских представителей в состав узкого комитета в Вестминстере, руководившего военными делами, запрет на ведение переговоров и заключение мира с королем иначе как с общего согласия обоих Парламентов, а также ряд других пунктов, унизительных для английской нации.

Договор спешно отправили в Лондон, где узкий комитет тотчас же его утвердил и отослал обратно в Эдинбург.

После этого шотландский Парламент принял решение о наборе многочисленной армии, а ее прежний главнокомандующий Лесли (столь торжественно обещавший королю более никогда не поднимать против него оружия) без колебаний согласился снова ее возглавить. Все это время герцог Гамилтон лишь наблюдал за происходящим, когда же Парламент именем короля издал прокламацию о призыве в армию мужчин соответствующих возрастов > [между 60 и 16.], < граф Ланарк скрепил ее королевской печатью. Затем братья отправились в Оксфорд, чтобы представить королю отчет о событиях в Шотландии; со своей стороны, многие шотландские вельможи из числа искренних приверженцев короля, покинувшие отечество после открытия Парламента (когда герцог нарушил данное им обещание), рассказали Его Величеству о том, что сами они сочли подлой изменой Гамилтона. > В самом начале смуты король весьма благоразумно дал себе слово никому не жаловать почестей и титулов и не назначать на высокие должности и посты вплоть до окончания и завершения гражданских раздоров, и это решение, будь оно с твердостью исполнено, принесло бы немалую пользу его делу и облегчило бы жизнь ему самому. Но уже вскоре крайняя нужда и военная необходимость заставили сделать известные изъятия из этого превосходного правила, и, чтобы получить наличные деньги для ведения войны, Его Величеству пришлось, скрепя сердце, оказывать такие милости, коими при иных обстоятельствах он удостоил бы лишь за блестящую доблесть и великие заслуги. Тогда все полагали, что деньги и то, что за них приобретают, — одно и то же, и что всякий, заслуживший своими трудами денежную награду, заслужил и все то, что за деньги можно купить. Когда же стало ясно, что война продлится долго, решили, что со стороны короля было бы неразумно отказываться награждать некоторых (что он способен был сделать) только потому, что он не может награждать всех (что, по общему мнению, было ему не под силу).

Порожденный таким образом яд зависти проник в души многих людей, которым, впрочем, достало искусства это скрыть. Военные, хотя они были вечно недовольны друг другом и отчаянно между собой соперничали (ведь среди старших офицеров не прекращались злосчастные раздоры), умели, однако, и даже слишком хорошо, объединяться против любых других органов и корпораций. Вообразив, будто судьба королевской короны зависит единственно от их мечей, они ни во что не ставили суждения других и полагали, что Его Величество должен принимать в расчет лишь мнения военных. Отсюда проистекали роковое неуважение и непочтительность к Государственному совету, коему, согласно нашей благодетельной конституции, самым очевидным и естественным образом подчинены милиция, гарнизоны и все военные власти, и от законных полномочий и мудрости которого только и следовало ожидать мер, призванных обеспечить армию всем необходимым.