История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Но ни главнокомандующий, ни принц Руперт не имели понятия об образе правления, порядках и обычаях нашего королевства; они были незнакомы с английской знатью и государственными министрами, равно как и с их правами. Принц был столь всецело увлечен битвами и сражениями, что не просто недооценивал, но откровенно презирал средства мирные и гражданские, совершенно необходимые даже на войне. И, пожалуй, нельзя найти лучшего объяснения неудачам, постигшим этого подававшего великие надежды молодого принца (который отличался не только крепким сложением и изумительной личной храбростью, но и недюжинным умом), — а стало быть, и последующим бедствиям всего королевства — чем грубость и нелюбезность его нрава, отчего принц не мог с должным терпением слушать, а значит, и с надлежащей основательностью судить о тех вещах, коими следовало ему руководствоваться при исполнении своих важных обязанностей.

Поскольку эти раздоры, слабости и взаимные антипатии отдельных лиц оказывали громадное влияние на общий ход дел, расстраивая и нарушая все планы и замыслы Его Величества, то никого не тревожили они сильнее, чем самого короля, который и как человек, и как государь в полной мере испытывал печальные последствия грубой дерзости, раздражения и недовольства, господствовавших в армии и при дворе. Теперь Его Величеству приходилось расплачиваться за все выгоды и преимущества, которые доставили ему в начале войны мягкость и царственная учтивость в обращении со всеми без изъятия, а также известное отступление от приличествующих монаршему сану формальностей, коим в прежние времена следовал он со всей строгостью. В начале смуты он благоволил лично принимать любые обращения, выслушивать всякого, кто предлагал ему свои услуги, беседовать с каждым, кто изъявлял ему свою преданность, так что теперь короля изводили беспрестанными жалобами, претензиями и капризами, и, какими бы пустячными и неразумными ни оказывались их причины, Его Величеству приходилось вразумлять и успокаивать недовольных. Каждый теперь желал получить ответ не иначе, как от самого короля, и притязал на большее, нежели то, чем должен был бы удовлетвориться, имея дело с любым другим человеком. Всякий превозносил уже оказанные им услуги, а также свое влияние и способность совершить в будущем дела еще более славные, рассчитывая удостоиться за то и другое подобающих — по его собственному разумению — почестей и наград; а если не получал желаемого, то делался угрюмым, мрачно сетовал на невнимание к своей особе и принимал решение (или просто грозился) оставить службу и удалиться в какое-нибудь иностранное государство. Заблуждается тот, кто думает, будто обычные для королей благородная важность обращения, блеск и великолепие суть вещи пустячные, не имеющие касательства к действительному их могуществу. Это внешние укрепления, которые защищают самое королевское величество от неприятельских апрошей и внезапных атак. И, несомненно, ни один монарх, неосмотрительно отступивший от этих форм — блестящих знаков и непременных атрибутов высокого сана и исключительного положения — уже не сумеет впоследствии уберечь свое величество как таковое от дерзких оскорблений и бесцеремонных посягательств.

Чтобы рассеять пары всеобщего недовольства, Его Величество не мог найти лучшего средства, чем деятельность и движение, а потому, хотя удобная для военной кампании пора года уже приближалась к концу, а слишком многие офицеры были ранены, так что думать о выступлении в новый поход, казалось бы, не приходилось (вдобавок многие полки успели возвратиться на свои прежние квартиры), он решил, что оставшиеся с ним близ Оксфорда войска не должны бездействовать.

В начале октября принц Руперт с сильной партией кавалерии, пехоты и драгун вступил в Бедфордшир и захватил Бедфорд, а в нем — неприятельский отряд, использовавший названный город лишь как укрепленные квартиры. Главной целью похода было поддержать сэра Льюиса Дайвса, пока тот занимался укреплением Ньюпорт-Пагнелла, где рассчитывал поставить гарнизон. Это сократило бы линию сообщения с северной Англией и затруднило бы связь между Лондоном и Восточной ассоциацией графств. Неприятель также это понимал, а потому при первом же известии об экспедиции Руперта граф Эссекс перенес свою главную квартиру из Виндзора в Сент-Олбанс, а лондонская милиция и вспомогательные полки вновь присоединились к нему, чтобы усилить его армию. При их приближении сэр Льюис Дайвс, неправильно истолковав полученный из Оксфорда приказ, вывел свои отряды из Ньюпорт-Пагнелла, а неприятель тотчас им овладел, превратив его в важный опорный пункт. Тогда принц Руперт укрепил Тоустер, город в Нортгемптоншире, и оставил там сильный гарнизон, который хотя и причинил известное беспокойство неприятелю и жестоко отомстил графствам, всего ревностнее поддерживавшим Парламент, но, по правде говоря, немногим помог делу короля.

В это время Парламент имел менее всего власти и влияния на западе, где его сторонники, зажатые на тесном пространстве, оказались в отчаянном положении. После овладения Эксетером, поскольку джентльмены этого графства в большинстве своем твердо стояли за короля, принц Мориц всюду находил искреннюю готовность содействовать успеху его важного предприятия денежными пожертвованиями, набором солдат и всякого рода помощью, на какую можно было рассчитывать. А потому уже через несколько дней после сдачи упомянутого города армия его, благодаря новым пополнениям, состояла не менее чем из семи тысяч пехотинцев (войско, прежде в западных графствах невиданное) и соразмерного по численности отряда конницы, причем все они были превосходно вооружены и экипированы. В это самое время полковник Дигби, имевший свыше трех тысяч человек пехоты и шестисот кавалеристов, стоял под Плимутом. Он уже успел захватить важное укрепление Маунт-Стамфорд (названное так по имени графа Стамфорда во время его пребывания в этом городе). Оно находилось в полумиле от Плимута и господствовало над рекой, а потому его потеря сильно обескуражила неприятеля.

Первой из ошибок, совершенных принцем после захвата Эксетера, стало то, что он слишком долго там задержался, прежде чем начать новый поход, ведь победоносные армии внушают страх лишь пока память и слава их побед достаточно свежи. Когда же принц наконец выступил, он допустил еще один промах, ибо не двинулся прямо на Плимут, который, по всей вероятности, сдался бы тотчас при его появлении, так как город был совершенно не готов встретить врага, и к тому же в нем самом царили смятение и жестокие распри.

< В мирное время это был богатый, многолюдный город и важный порт, с замком и еще более сильным фортом на острове, которые господствовали над входом в гавань и прикрывали Плимут от нападения с моря, но сами едва ли могли отразить атаку с суши. Гарнизон их насчитывал тогда каких-нибудь пятьдесят человек (успевших к тому же пережениться на жительницах Плимута, заняться ремеслами и превратиться по сути из солдат в обыкновенных горожан), к пушкам не было боеприпасов; и когда перед началом смуты король вызвал к себе плимутского коменданта сэра Джейкоба Астли, принявшие сторону Парламента мэр и обыватели быстро завладели замком и фортом.

Обрадованные таким приобретением Палаты ввели в Плимут сильный гарнизон; обороной самого города и замка ведал теперь плимутский мэр, начальство же над фортом было поручено сэру Александру Кэрью, богатому джентльмену, который в качестве рыцаря представлял свое графство Корнуолл в Парламенте, где успел выказать себя ревностным сторонником партии непримиримых врагов короля.

Но когда королевские войска одержали победу при Страттоне, взяли Бристоль и осадили Эксетер, сэру Александру пришло на ум, что плимутский форт едва ли станет надежной защитой для его корнуолльского поместья, и он решил исправить свою ошибку. Вступив в переписку со старыми друзьями в Корнуолле, Кэрью через их посредство изъявил готовность сдать остров и форт королю, если Его Величество дарует ему помилование. Сэр Джон Беркли, осаждавший тогда Эксетер и наделенный полномочиями вести подобные переговоры, заверил его, что это условие будет выполнено, и посоветовал действовать без всякого промедления. Однако нерешительный и недоверчивый сэр Александр тянул с осуществлением своего замысла до тех пор, пока не получил достоверного известия, что акт о его прощении скреплен Большой государственной печатью Англии - и пока кто-то из слуг, использовавшихся им в этих переговорах, не выдал его план мэру. Кэрью был тотчас же арестован в своем форте, доставлен в Плимут и оттуда препровожден в Лондон; о том же, что произошло с ним в столице, будет сказано в своем месте.