Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

Таким образом, система Маркса состоит из двух основных частей, не совсем совместимых. Во-первых, существует логика истории, неизбежно ведущая человечество от рабовладельческого общества через феодализм и капитализм к социализму. Этим продвижением управляют объективные исторические законы, действующие независимо от человеческой воли. Во-вторых, существует классовая борьба, служащая движущей силой «закономерной» логики истории. Эту борьбу питает «осознание» эксплуатации — идеологический фактор, который привносит человеческую волю в объективный исторический процесс. В теоретическом плане Маркс разрешил потенциальный конфликт между объективной логикой и субъективным сознанием в своей системе, сказав, что в момент исторической зрелости последнее автоматически порождается первым в соответствии с фундаментальной аксиомой исторического материализма, что «бытие определяет сознание». Но, конечно, большой вопрос марксистской практики заключается в том, всегда ли революционное побуждение к классовой борьбе будет действительно совпадать со зрелостью объективных исторических условий.

Ещё сильнее испытывает на прочность систему Маркса поставленная им конечная цель — социализм (или коммунизм, как предпочитал говорить он сам). В общих чертах эта цель представляет собой бесклассовое и безгосударственное общество — анархическая программа, вступающая в противоречие с преимущественным акцентом на «закономерность» истории. Хотя она заведомо неосуществима, не будем совершать распространённую ошибку и отмахиваться от неё как от маловажного заблуждения. Ленин, к примеру, принял её абсолютно всерьёз, обосновывая диктатуру пролетариата в «Государстве и революции». В сущности, это вернейший признак милленаристских устремлений в основе как марксизма, так и ленинизма.

Но самое главное внутреннее противоречие марксизма — взаимоотношение между данной утопической целью и предлагаемой программой её достижения, большая часть которой, в отличие от самой утопии, может быть осуществлена. По Марксу, суть социализма заключена в «отрицании» капитализма; такой «некапитализм» подразумевает отмену частной собственности, прибыли, рынка и даже денег. Все эти орудия эксплуатации должны быть заменены рациональным планированием. А «отрицанием» «мелкобуржуазного» мира единоличного сельского хозяйства и связанного с ним «идиотизма деревенской жизни» станет рациональная коллективизация.

Детали этой программы довольно подробно изложены в «Манифесте», выпущенном от имени гипотетической «коммунистической партии». Цели коммунистов: сначала захватить политическую власть, с тем чтобы «вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал», а потом «централизовать все орудия производства в руках государства, т.е. пролетариата, организованного как господствующий класс». Кроме того, всё производство будет сосредоточено «в руках ассоциации индивидов» с «учреждением промышленных армий, в особенности для земледелия», и «общим планом». Короче, «коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности». То, что осталось неясным в «Манифесте», было разъяснено в «Капитале», который представляет собой одну длинную инвективу против «товарного производства ради обмена» (то есть на рынок) и «запятнанного кровью» посредника в процессе получения прибыли с целью накопления капитала — денег. Следовательно, конкретная программа «эмансипации человека» у Маркса — тотальный «некапитализм», и никак не меньше.

Необходимо настаивать на данном факте, ибо многие комментаторы отказываются его признавать, утверждая, будто Маркс, в отличие от социалистов-«утопистов», предлагал не картину будущего, а лишь «научное» знание законов истории. Причина столь странной близорукости, конечно, в том, что, как только Сталин реализовал эту самую программу с помощью массового насилия, многие представители Запада от неё отшатнулись, либо предпочитая верить, что какой-нибудь другой большевик построил бы лучший социализм, либо трактуя Марксову доктрину исключительно как критику капиталистического общества, примером чему служит «марксизм без пролетариата» Франкфуртской школы. Таким образом, ещё один важный вопрос марксистской практики: приведут ли инструментальные средства тотального «некапитализма» на деле к нравственным и рациональным результатам?

И теперь стоит только его задать, чтобы увидеть: в системе Маркса столько противоречий, что её невозможно когда-либо претворить в жизнь полностью. На это нужно обратить особое внимание, иначе нельзя постичь историческую судьбу марксизма в России и Китае. Неосуществимая доктрина неизбежно приносит поразительные сюрпризы при попытке действовать в соответствии с ней.

Величайший сюрприз такого рода, несомненно, преподнёс Красный Октябрь. Часто говорят, будто большевистская революция стала развиваться в направлении деспотизма, так как Россия «ещё не созрела для социализма» и ленинский вариант марксизма был «неортодоксальным», очевидно, подразумевая, что если бы в России следовали «ортодоксальному» марксизму, то революция прошла бы по всем правилам. Но ни одна страна никогда не созреет для заведомо неосуществимого социализма в Марксовом понимании.

То же самое относится к социализму в трактовке большинства социал-демократов II Интернационала. Часто забывают, что максимализм «Манифеста» Маркса (где о насилии, впрочем, прямо не говорилось) стал доктриной ведущих партий Интернационала, как только пользующиеся большим престижем германские социал-демократы включили его в Эрфуртскую программу 1891 г., — тогда впервые во главе крупного рабочего движения встали интеллектуалы-марксисты. Правда, оказалось, что большинство партий, входящих в Интернационал, не готовы действовать согласно своей официальной доктрине, но они сами этого не знали до 1914–1918 гг.

Внутренние несоответствия марксизма неизменно обострялись в условиях разнообразных европейских «особых путей», различных комбинаций «старого режима» с индустриализацией. К 1870–1880 гг. индустриальное общество с атлантического Запада распространилось по всей Центральной Европе, а после 1890 г. пришло и в Россию. Одновременно после трагического падения Парижской коммуны в 1871 г. стало возрождаться социалистическое движение, почти уснувшее в Европе с 1848 г. (Парижская коммуна 1871 г. не означала настоящей революционной вспышки. Она представляла собой последний вздох, случайность, причиной которой послужила Франко-прусская война, и носила гораздо более якобинский и патриотический, чем протосоциалистический характер. Но она оставила после себя могущественный миф для «следующего раза».) В 1889 г., в столетнюю годовщину Французской революции, в Париже был учреждён II Интернационал. И у постоянно увеличивающегося мирового сообщества рабочих появилась перспектива увидеть столь долгожданное пришествие социалистического 1789 г.

Вместе с тем всеобщее или почти всеобщее избирательное право даже при псевдоконституционализме в Германии и Австрии позволяло социалистическим партиям входить в парламент и содействовать реформам, хотя и не «социалистическим», но всё же приносившим пользу рабочим. При подобных обстоятельствах, наконец, сложилось крепкое профсоюзное движение. И эти изменения показали, во-первых, что капитализм может не порождать растущее «обнищание» рабочих, а, наоборот, повышать уровень их жизни, во-вторых, что при проведении парламентской реформы необходимость революции отпадает.

Кризис марксизма II Интернационала достиг наибольшей остроты в противоречивых условиях Германской империи, которая превратилась в европейского индустриального гиганта, оставаясь наполовину «старым режимом». В 1898 г. Эдуард Бернштейн сделал откровенно реформистские выводы из реальной практики германской социал-демократии в течение десятилетия после Эрфурта. Он заявил, что Маркс был неправ насчёт обнищания и развития революционного сознания среди рабочих, и заключил, что в социализме «движение — всё, цель — ничто» [290].