Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Да, руковожу ими я, но они работали в библиотеках тов. Молотова и Калинина во внеурочное время на основе частного соглашения с Минервиной, которой, как я уже указала, Бураго и Розенфельд были рекомендованы [648].

Известно ли вам что‐либо о попытках устроиться в одной из библиотек руководителей партии и правительства бывшей сотрудницы библиотеки Мухановой? [649]

Мне об этом ничего не известно. Могу только сказать, что если бы это зависело от меня, то я бы не допустила Муханову работать у руководителей партии. Так же и Розенфельд, и Бураго [650].

Потому что эти лица не пользовались моим доверием. Я считала всегда, что Розенфельд мерзкий человек, лживый и изворотливый, которая, по‐моему, сохранилась на службе в Кремле только благодаря защите Минервиной. Розенфельд не производила никогда впечатления советского человека, хотя у меня нет формальных данных обвинять ее в антисоветской деятельности [651].

Я повторяю, что Розенфельд, насквозь лживый человек, при мне маскировалась под советского человека, но я лично внутренне представляла ее себе совершенно иной и ей не доверяла [652].

Я оделся слегка, пошел, куда повел меня тюремщик, и скоро оказался в кабинете следователя Соколова (энкавэдэшник с тремя шпалами на петлицах, лицо злое, неприятное). На допросах (их было всего два) следователь старался убедить в совершаемой мною контрреволюционной агитации. Заключалась эта агитация, по его словам, в моих контрреволюционных разговорах со своими товарищами по службе. Что он имел в виду, я понять не мог. Когда я вернулся в камеру, то изложил [сокамернику] мой диалог со следователем. Он вынес заключение, что я много наговорил на себя и, возможно, подвел своего друга Женю Островского… Все мои сокамерники, слушавшие мой рассказ, более всего удивились предъявленной мне статье 58 пп. 8–11, что означает “террористическая организация”… Следователь с первых слов объяснил мне, что я арестован по делу, не касающемуся моей жены, но староста наш… мне тут же разъяснил, что меня взяли только по делу, которое “пришивается” моей жене, и статья эта, с пунктами 8–11, предъявлена ей, а мне уже – как родственнику. Все это оказалось правдой, так как осужден я уже не как террорист, а всего лишь за КРД (контрреволюционная деятельность, какая – неизвестно). Второй, и последний, допрос состоялся вскоре, я подписал протокол с обвинением меня, но сказал следователю, что на очной ставке ничего не подтвержу. Под утро меня увели в камеру, где я потерял сознание, и очнулся в больнице. Каково же было мое удивление, когда я увидел в палате своего тестя Юрия Дмитриевича Урусова. Он мне сказал, что следователь также обвинял его в контрреволюционной деятельности, но он все начисто отрицал и ничего не подписал, а статья ему предъявлена та же – 58‐я, пп. 8–11. Возвратился я в камеру в апреле [653].

Свое утверждение о том, что Урусов Ю. Д., Кантер М. М., Островский Е. П. и Раевская Е. Ю. являются контрреволюционерами, я обосновываю на следующих фактах. С Урусовым Ю. Д. я встречаюсь очень часто. Захожу к нему как к отцу моей жены. Он определенно контрреволюционно настроенный человек. Когда правительство выпустило закон о том, что дела о террористах должны заканчиваться в 10‐дневный срок и приговоры Военной коллегии Верховного суда приводятся немедленно в исполнение, Урусов мне говорил: “Теперь будет массовая волна арестов и расстрелов совершенно невинных людей”. 12/III-34 г. я, находясь у Урусова Ю. Д., где также были Башкирова, Софья Александровна, бывшая помещица, и Соловьева, Евгения Александровна (работает в Коммунистической академии), вел с ними контрреволюционные фашистские разговоры. В этой беседе я говорил: “Прав Гитлер, что преследует евреев. Он докажет, что можно и без евреев хорошо управлять страной”. На это Урусов Ю. Д. заметил, что злоба против евреев совершенно естественна, и если бы у нас произошел переворот или какие‐либо осложнения, то сразу начались бы еврейские погромы. Присутствовавшие при этом Башкирова и Соловьева были с нами согласны. Мои контрреволюционные беседы с Урусовым Ю. Д. происходили, главным образом, на квартире последнего… Урусов Ю. Д. неоднократно высказывал мне враждебно-озлобленное отношение к Сталину, которого он считал главным виновником разорения России [654].