Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

И этих показаний хватило для ареста, что вполне подтверждает тезис Апушкина и оправдывает его озлобленность. На допросе Апушкин не стал геройствовать и сразу же признал свое участие в “обсуждении ряда провокационных слухов и контрреволюционной клеветы” [663], то есть сплетен о личной жизни вождя. Почему‐то допрашивать Апушкина выпало Люшкову и Кагану, как будто нельзя было поручить этот незначительный допрос каким‐нибудь следователям рангом пониже. В результате чекисты получили малоубедительный компромат на писателей Г. Я. Градова (Никитинского), Ю. Л. Слезкина, Ю. В. Никулина, П. Л. Жаткина и Г. Н. Гайдовского. Ни один из этих писателей в годы Большого террора не пострадал. Сам же Апушкин по приговору ОСО уехал в лагерь на 3 года. Освободился он, по‐видимому, в самый разгар террора – вытянул счастливый билет. В 1957 году добился реабилитации и благополучно дожил до своего 90‐летия.

84

Двадцать шестого марта 1935 года следователь Дмитриев, собравшись с силами (на что ему были отпущены сутки), продолжил допрос ключевого обвиняемого – Михаила Чернявского. Как мы помним, в конце предыдущего допроса (который состоялся 24 марта) Михаил признался, что на предложение таинственного троцкиста Ряскина о подготовке убийства Сталина он “фактически” ответил согласием, бросив фразу: “Приеду в Союз, посмотрю”. Теперь же, чтобы развеять все сомнения, Чернявский дал понять, что согласие было безоговорочным. Ряскин велел Михаилу организовывать троцкистские ячейки, а у Михаила, по счастью, уже имелась таковая в лице его “друзей и товарищей” – Новожилова, Гвоздикова, Бузанова, Иванова и Миловидова. Вернувшись в СССР летом 1933 года, Михаил, по его показаниям, зафиксированным Дмитриевым в протоколе допроса,

Казалось бы, Чернявский лишь повторил сказанное им на предыдущих допросах. Но следователь Дмитриев подготовил неожиданный сюжетный поворот. Он вновь спросил у Чернявского, какую позицию тот занимал по отношению к террору. И если ранее Михаил причислял себя к сторонникам “длинного пути”, то теперь вдруг заявил, что на самом деле он тоже являлся сторонником террора, а до этого просто обманывал следствие. Что побудило его сознаться? Муки совести? Полный укора взгляд следователя-большевика Дмитриева? Бог весть. Следователь-большевик не стал выяснять этот вопрос, и Михаил принялся за описание плана совершения теракта.

Сначала я хочу указать на роль отдельных лиц: непосредственным организатором нашей террористической группы являлся Новожилов; моя роль и роль Иванова прежде всего должна была выразиться в том, чтобы найти способы проникновения в Кремль. В отношении Иванова надо иметь в виду, что Иванов одно время работал в Кремле; он знал Дорошина – помощника коменданта Кремля. Как я показал в протоколе допроса от 10/III-35 г., от Иванова же я знал о террористических настроениях Дорошина. У меня была другая возможность проникновения в Кремль – это использование работника комендатуры Кремля Жиромского [665].

Что касается Иванова, то впоследствии чекисты его почему‐то так и не допросили ни о работе в Кремле, ни о знакомстве с Дорошиным. А вот П. И. Жиромский – еще один однокашник Чернявского по Военно-химической школе – занимал в то время пост начальника штаба ПВО Кремля и проживал в Доме на набережной. Летом 1934 года Чернявский зашел к нему в гости, чтобы рассказать о своей жизни в Америке. Теперь чекисты воспользовались этой встречей, чтобы создать видимость наличия у Чернявского возможности и намерения проникнуть в Кремль с помощью Павла Ивановича (тот, дескать, согласился оказать ему в этом содействие). Но к сожалению, Павел Иванович на допросе это не подтвердил (и вообще категорически отказался признать свое содействие “террористам” в проникновении на территорию Кремля). В силу этого представляется, что изложенные им на допросе взгляды Чернявского наиболее близки к истине:

То обстоятельство, что во время коллективизации крестьяне массово резали скот, чтобы не отдавать его в колхозы, было общеизвестно. Что же касается рассказов об американской жизни, то, похоже, в подлинных высказываниях Чернявского крамолы содержалось ненамного больше, чем в книге Ильфа и Петрова “Одноэтажная Америка” (впрочем, Жиромский мог сгладить некоторые острые углы, чтобы избежать дополнительных обвинений в небдительности и недоносительстве).

Что же касается Михаила Чернявского, то он согласился всецело сотрудничать со следствием и был готов дать и подписать любые показания. Однако, чтобы окончательно не запутаться, он все же предупреждал следователя о возникающих затруднениях: так, он сообщил, что ему “неясны взаимоотношения между Новожиловым и Козыревым”, а именно “роль Козырева в террористических планах Новожилова” [667]:

Сам Козырев в своих показаниях Новожилова не упоминал вовсе, а из показаний Новожилова никак не следует, что он с Козыревым в описываемый период общался. Новожилов лишь дважды упоминает его как знакомого Михаила Чернявского. Поэтому тут немудрено было запутаться. Следователь оставил этот сложный вопрос и вернулся к теракту. По показаниям, зафиксированным в протоколе, теракт намечался над Сталиным. Проникнуть в Кремль “террористы” планировали либо по линии Иванова – Дорошина, либо по линии Жиромского, а как именно – история умалчивает. Михаил Кондратьевич далее показал: