Чекисты почти во всех протоколах допроса “террористов” старались фиксировать утверждение подследственных о том, что виновником всего плохого является Сталин. Это, по их мнению, должно было подводить людей, произносивших такую фразу, к мысли о необходимости индивидуального террора: мол, если Сталин виновник всех бед, то с его устранением все эти беды уйдут, исчезнут.
Следователи заставили Иванова дать показания и против Новожилова:
Я должен начать с того, что Новожилов полностью разделял контрреволюционные взгляды Чернявского. Во всех приведенных выше беседах Новожилов являлся активным участником. Новожилов часто развивал тему о невыносимом режиме в партии, повторяя при этом: “Согласен ты или нет, но ты должен голосовать и одобрять, иначе ты будешь жестоко бит”. Далее Новожилов говорил: “В партии режим обуха”. Резко и враждебно он отзывался о Сталине. По вопросу о коллективизации Новожилов говорил, что колхозы разваливаются, что они держатся лишь благодаря широкому распространению среди колхозников отхожих промыслов. Новожилов враждебно отзывался о лозунге партии о зажиточности колхозников, считая, что никакой зажиточности нет, что все это говорится партией в агитационных целях. Последние мероприятия партии и правительства о снижении налогов и снятии недоимок с колхозников Новожилов рассматривал как отдушину, которую партия была вынуждена дать разоренному крестьянству. Все эти высказывания Новожилова заострялись против личности Сталина [675].
Допрос Иванова, как следователи и планировали, завершился самооговором:
Я являлся участником этой контрреволюционной деятельности. Я разделял контрреволюционные взгляды Чернявского и Новожилова. Я также являюсь двурушником и скрытым троцкистом. О нашей контрреволюционной деятельности я дам показания дополнительно [676].
Но это еще было полдела. Нужно было добиться у Иванова признания в террористических намерениях. Однако первым “сознался” в терроре Новожилов.
86
Два протокола допроса старшего инженера ЦАГИ Максима Ивановича Новожилова датированы 3 апреля 1935 года. Допрашивали его Дмитриев и Черток. Для начала они предъявили ему какой‐то отчет о перелете военных бомбардировщиков из Москвы в Хабаровск, найденный у Новожилова в квартире при обыске, и хотя Новожилов уверял, что отчет не секретный, быстро доказали ему обратное, тут же объявив его секретным “как документ, дающий четкое представление о качестве наших тяжелых бомбовозов”. А узнав, что Новожилов еще и показывал этот документ другому фигуранту “кремлевского дела” – Ф. Г. Иванову, следователи осыпали Максима Ивановича упреками, усиливая у него чувство вины и раскаяния в содеянном. Параллельно ему напомнили выговор по партийной линии, полученный за участие в какой‐то “группировке, вносившей разлад в партийную среду”. Выговор, как можно понять из показаний Новожилова, был получен за доносительство во время учебы в Академии воздушного флота – Максим Иванович вместе со своими товарищами доносил на других слушателей, якобы скрывавших свое соцпроисхождение, и, видимо, не на тех нарвался. Чекисты же, ничуть не смущаясь, и этот факт поставили ему в вину, зафиксировав в протоколе следующий диалог, бьющий рекорды лицемерия:
ВОПРОС: Вы пытаетесь объяснить получение выговора тем, что вы разоблачили лиц, проникших обманным путем в партию?
ОТВЕТ: Нет, это не так. Я выговор получил не за это, а за участие в беспринципной группировке, которая существовала среди слушателей академии [677].
После этого следователи, как следует “подготовив” обвиняемого, перешли к расспросам о Чернявском. Сначала Новожилов, видимо, не понял, чего от него хотят, и настаивал на том, что ничего “компрометирующего против Чернявского и Иванова перед партией и советской властью” он не знает. Но следователи прикрикнули на него, стукнули кулаком по столу, и Новожилов мгновенно сменил тактику. В протоколе эта смена позиции зафиксирована в рамках одного ответа:
Повторяю, что ничего компрометирующего Чернявского и Иванова перед партией и Советской властью я не знаю. Что касается Чернявского, то он очень скрытный человек, с хитрецой; допускаю, что он занимался контрреволюционной работой, но от меня это скрывал [678].
И дальше Новожилов пояснил:
Предположение, что Чернявский ведет какую‐то контрреволюционную работу, я делаю на основе следующих данных: как‐то Чернявский с длинными подробностями рассказал о поимке одного английского шпиона, проникшего на работу в аппарат Наркомвнешторга. У меня создалось впечатление, что Чернявский этим рассказом преследовал заднюю мысль прощупать меня, выяснить мои настроения и возможность моего привлечения к какой‐то нелегальной работе. Такой же характер прощупывания носило и его предложение о привлечении меня для работы в Разведывательное Управление РККА. Я считаю, что Чернявский пытался установить, соглашусь ли я на работу, связанную с нелегальной деятельностью [679].
Все это выглядело настолько несерьезно, что следователям пришлось снова прибегнуть к угрозам. Они объяснили Новожилову, что нужно полностью разоружиться, а иначе с ним поступят как с врагом. После этого Новожилов понял, что другого пути нет, и начал давать признательные показания. В итоге оказалось, что сам он троцкист с 1926–27 г., да еще и втянул в троцкистскую деятельность Чернявского и Иванова. При этом текст протокола обрел подозрительное сходство с известным фрагментом из записных книжек Ильи Ильфа об эклектике, которому, дабы не “отрезать пути к отступлению”, в личное дело записали, что хоть он и эклектик, но к эклектизму относится отрицательно. Подобно ильфовскому эклектику Новожилов уверял, что хоть он и троцкист, но связей с троцкистами не имел. Следователи же, в отличие от ильфовских персонажей, все‐таки отрезали ему “пути к отступлению” и в протоколе заклеймили троцкистом и контрреволюционером. Заставили его донести еще на двух своих знакомых – неких В. В. Семенова и А. Ф. Ковалькова (что впоследствии привело к серии их арестов). А заодно вынудили дать дополнительные показания о Чернявском:
Чернявский вернулся из Америки, укрепившись в своих взглядах. В разговорах со мной и с Ивановым он в контрреволюционных выражениях утверждал о невыполнимости лозунга партии – “догнать и перегнать”, что СССР не выйдет в ряд наиболее передовых в техническом отношении стран, потому что капиталистические страны этого не допустят, что наши успехи в области промышленности сомнительны. Далее Чернявский развивал троцкистский тезис об отсталости страны и т. д. Все высказывания Чернявского по вопросам политики партии и Советской власти были проникнуты острой враждебностью по отношению к Сталину, к Центральному Комитету партии… Чернявский является врагом партии и Советской власти, в своих высказываниях он указывает, что в партии существует зажим, что нет самокритики, что индустриализация страны проводится за счет прямого разорения и обнищания деревни. По вопросам колхозного строительства он защищал позицию отъявленных врагов коммунизма [680].
Следователи, в свою очередь, вынуждены были зафиксировать в протоколе вопрос о мифическом троцкисте Ряскине – выдуманный персонаж жил уже своей отдельной жизнью. Новожилов, разумеется, ответил, что слыхом не слыхивал от Чернявского о такой персоне – несмотря на то, что этот тип, по мнению следствия, и был главным направителем всей их “контрреволюционной группы”. Однако, сломавшись под давлением следователей-садистов, он уже не в силах был остановить поток других показаний, даже когда речь зашла о нем самом:
