87
Спустя короткое время после того, как удалось сломить Новожилова, снова взялись за Ф. Г. Иванова. И 10 апреля 1935 года Дмитриевым и Чертоком был оформлен протокол допроса с его новыми признаниями:
После приезда Чернявского в 1933 году из Америки он в присутствии моем и Новожилова неоднократно поднимал разговоры о том, что с руководством ВКП(б) надо бороться активными мероприятиями вплоть до устранения Сталина, его физического уничтожения… Разговоры эти происходили на квартире у меня или у Чернявского. Начинал эти разговоры обычно Чернявский. После его приезда из Америки его высказывания стали гораздо более враждебные и озлобленные против руководства ВКП(б) и в особенности против Сталина. Вообще о характере наших разговоров я уже дал подробные показания 29. III-1935 г., но тогда я скрыл, что Чернявский с осени 1933 года стал ставить вопрос о необходимости убийства Сталина… Чернявский ставил вопрос: может ли руководство ВКП(б) уйти в результате внутрипартийной борьбы, и тут же принужден был делать вывод, что на это рассчитывать не приходится, что политика руководства ВКП(б) может быть изменена только тогда, если из руководства уйдет Сталин, а это возможно только в том случае, если Сталин будет убит [688].
Закончился допрос описанием уже известного по показаниям Новожилова разговора о гипотетическом броске бомбы в похоронную процессию:
Примерно 10–12 декабря 1934 года у меня дома вечером собрались Чернявский и Новожилов. Просматривая газету, где был описан путь кортежа с гробом Кирова с вокзала и что за гробом шло все Политбюро, Новожилов сказал: “Вот когда был случай бросить бомбу и уничтожить все Политбюро и в том числе и Сталина” [689].
Увы, увы, этого сделано не было, и теперь Ф. Г. Иванову и его подельникам предстояло расхлебывать последствия.
Часть вторая
88
Пока чекисты в поте лица вымучивали показания из подследственных, в среде высших партийных проверяльщиков обширного хозяйства Енукидзе тоже шла напряженная деятельность. Руководить этой деятельностью был поставлен неутомимый и юркий Николай Иванович Ежов, чья карьера, как уже отмечалась, неуклонно шла вверх. 1 февраля он был “избран” секретарем ЦК и получил кабинет на пятом этаже здания Центрального Комитета на Старой площади. А 27 февраля был назначен председателем Комиссии партийного контроля, сменив на этом посту Л. М. Кагановича (да и вообще несколько потеснив его на партийном олимпе). К тому же с 10 марта Ежов был утвержден в должности заведующего Отделом руководящих партийных органов ЦК (ОРПО) [690]. Таким образом, в ведении Ежова одновременно оказались надзор за Наркоматом внутренних дел, партийные кадры и высший партийный суд – и это при том, что Николай Иванович не был на тот момент даже кандидатом Политбюро. 11 февраля 1935 года, то есть еще до назначения Ежова председателем КПК, по инициативе Сталина была создана комиссия (руководитель – Ежов, члены – З. М. Беленький и М. Ф. Шкирятов) для проверки личного состава “аппарата ЦИКа СССР и ВЦИКа РСФСР, имея в виду наличие элементов разложения в аппарате и обеспечение полной секретности всех документов ЦИКа и ВЦИКа”. Судя по выступлению Енукидзе на июньском пленуме ЦК в июне 1935 года, проверка проводилась в режиме блицкрига:
Товарищ Шкирятов и тов. Беленький проверяли аппарат, проверяли они его с точки зрения социального состава. Тут я ничего не могу сказать. Но проверить его в такой короткий срок – два-три дня, с точки зрения квалификации аппарата, – это невозможно: масса квалификаций, в которых не компетентны ни т. Шкирятов, ни т. Беленький [691].
В докладной Сталину о кадровой проверке аппарата ЦИК члены комиссии Шкирятов и Беленький описали саму процедуру блицпроверки: комиссия просмотрела личные дела работников, а затем
все проверяемые работники были персонально вызваны в Комиссию, и в устной беседе о каждым выяснялись все стороны работы, политическая грамотность и условия бытовой жизни [692].
Молниеносность “проверки” аппарата можно объяснить лишь тем, что снятие Енукидзе было предопределено. На его место Сталин решил назначить бывшего прокурора СССР И. А. Акулова, о чем заинтересованные лица – Калинин, Енукидзе и сам Акулов – были извещены 2 марта 1935 года вечером на приеме в кремлевском кабинете у Сталина [693]. Кадровая перестановка неизбежно повлекла за собой процедуру сдачи-приемки дел от старого секретаря ЦИК новому. В рамках этой процедуры комиссия Ежова – Шкирятова – Беленького продолжила проверку – теперь уже с акцентом на изучение финансовых документов Секретариата Президиума ЦИК СССР, что и позволило получить обильный компромат на Енукидзе. Что же касается кадров, то, как следовало из докладной записки Шкирятова и Беленького, еще до проведения проверки из аппарата ЦИК был уволен 31 человек; комиссия предложила уволить еще 23 человека, а оставшихся 53 человека использовать на работе вне Кремля. Лишь около десяти человек, писали Шкирятов и Беленький, заслуживают того, чтобы быть оставленными на работе в Кремле, но и то на низовых должностях, – только вот из записки не совсем понятно, откуда вопреки правилам арифметики взялись эти дополнительные 10 человек. В конечном итоге, как можно узнать из постановления Политбюро “Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе”, принятого опросом членов Политбюро 21 марта 1935 года, “из 107 человек оказалось возможным оставить для работы в Кремле только 9 человек, остальные либо подлежали увольнению, либо переводу на работу вне Кремля” (в указанную численность персонала не входил штат Правительственной библиотеки, то есть еще 21 человек) [694].
89
Как уже говорилось, официально Енукидзе лишился поста секретаря Президиума ЦИК СССР 3 марта 1935 года (именно в этот день сообщение о его снятии появилось в прессе). Политбюро первоначально планировало назначить его на должность одного из председателей ЦИК Закавказской Федерации (с довольно унизительным для Авеля Сафроновича оставлением представительства ЗСФСР в ЦИК СССР за одним из сопредседателей последнего и по совместительству главой правительства ЗСФСР Г. Мусабековым). Однако чем дольше шло следствие, тем понятнее становилось для всех заинтересованных сторон, что такое назначение будет выглядеть неуместным. А уж когда 21 марта появился текст злосчастного сообщения “Об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе”, это стало яснее ясного и самому Авелю Сафроновичу. На следующий день пришлось ему писать письмо в адрес Политбюро и отдельно – членам ПБ Ворошилову и Орджоникидзе. В первом письме Енукидзе официально сообщал, что по состоянию здоровья не может ехать в Тифлис (столицу ЗСФСР), и просил предоставить ему “двухмесячный отпуск для поправления… здоровья с выездом для этого в Кисловодск” [695]. Бороться за новую должность Енукидзе, как видно, не считал возможным и в момент кризиса решил самоустраниться. Во втором письме Енукидзе, выдерживая более интимную тональность, уверял, что всецело одобряет решение ПБ о его снятии с должности секретаря ЦИК СССР, и добавлял:
Я порывался написать лично С[талину] или пойти к нему, но не хватило сил: мне стыдно и все переживаю очень тяжело [696].
Енукидзе просил помочь ему отказаться от поездки в Тифлис. Дескать, после появления постановления Политбюро
