История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

< Когда шотландская армия вторглась в Англию, король с большим, чем прежде, вниманием начал прислушиваться к тем представителям этой нации, которые давно уже предлагали ему способ доставить своим соотечественникам серьезные хлопоты в их собственной стране, чтобы отбить у них охоту беспокоить соседей. Граф Монтроз, решительный молодой человек, потомок древнего рода и в начале смуты одни из самых рьяных ковенантеров, убедившись в незаконности действий своих единомышленников, оставил пост главнокомандующего их армии и, когда король после заключения мира прибыл в Шотландию, предложил ему свои услуги, чем вызвал бешеную ненависть мятежной партии и ее вождя графа Аргайла.

Когда же в Эдинбурге открылся Парламент, и стало ясно, что герцог Гамилтон не намерен ему сопротивляться, Монтроз тайно покинул Шотландию, явился в лагерь под Глостером и первым подробно рассказал королю о действиях Гамилтона. Он предложил Его Величеству собственный смелый план, обсуждать который в тот момент не было возможности; но когда после битвы при Ньюбери король возвратился в Оксфорд и от прибывших к нему из Шотландии вельмож получил еще более полные сведения, а также узнал, что герцог Гамилтон и его брат граф Ланарк направляются к нему в Оксфорд, он проявил готовность выслушать мнение Монтроза и прочих шотландцев о том, что следует теперь предпринять для предотвращения грядущих бедствий. Те, однако, настойчиво просили короля не посвящать в их планы герцога, ибо, твердили они, это изменник, который пальцем не пошевелил, чтобы разрушить замыслы врагов Его Величества, хотя имел полную возможность этого добиться. Король, все еще не готовый совершенно лишить Гамилтона своего доверия, велел графу Монтрозу, графу Киньюлу, лорду Огилви и прочим шотландцам дать под присягой письменные показания, а все их обвинения против герцога приказал рассмотреть, не предавая дела огласке, лорд-хранителю печати, двум его секретарям, хранителю свитков и канцлеру Казначейства.

Из представленных Монтрозом и его единомышленниками свидетельств явствовало, что герцог нарушил долг верности: он решительно отказался взять под стражу людей, готовившихся затеять новую смуту; дал согласие - вопреки закону и прямому запрету Его Величества - на созыв Парламента; а еще раньше, превратно описав положение дел и состояние умов в Шотландии, обманул короля и добился от него письменного одобрения своих будущих действий. Король еще не успел принять какого-либо решения, когда герцог и его брат прибыли в Оксфорд; к ним тотчас же приставили охрану и велели не покидать своих покоев. Его Величество намеревался рассмотреть дело в Тайном совете, с оглашением свидетельских показаний и очной ставкой, но уже на следующее утро граф Ланарк, подкупив или обманув стражу, с помощью одного джентльмена-шотландца бежал в Лондон, где его встретили весьма радушно. Гамилтон же был арестован, посажен в Бристольский замок, оттуда переведен в Эксетер, и наконец, заключен в замок Пенденнис, где мы его пока и оставим. >

Около этого времени участники совещаний в Вестминстере лишились главной своей опоры по причине смерти Джона Пима, который, после ужасных мук и страданий, умер от какой-то странной и потому породившей немало толков болезни, Morbus pediculosus [34], сделавшей его под конец омерзительным для тех, кто прежде всего более им восхищался. Ни один человек не нес большей ответственности за несчастья нашего королевства и не приложил в большей степени свою руку и ум, чтобы их вызвать; я, однако, полагаю, что бедствия эти уже при его жизни зашли гораздо дальше, чем замышлял он сам. Лицо довольно скромного происхождения, весьма далекое от высших сфер, Пим получил свое образование на службе в Казначействе; способности же его являли собой скорее плод упорного труда, нежели дар щедрой природы, украшенный искусством. Его хорошо знали в прежних Парламентах, вдобавок он был одним из тех немногих, кто заседал в нескольких Парламентах кряду, а так как из-за долгого перерыва в созыве этих собраний почти не осталось людей, знакомых с принятыми в них правилами и порядками, то Пим приобрел известное уважение и авторитет в глазах вновь избранных членов.

< Впервые он обратил на себя внимание участием в религиозных спорах, выразив глубокую тревогу из-за покровительства церковных властей так называемым «арминианам», что сообщило ему немалый авторитет в кругах тех, кто был недоволен существующим церковным устройством и ростом могущества духовных лиц, хотя сам он усердно изображал из себя искреннего приверженца Церкви Англии. Он часто выступал в Коротком парламенте, где производил внушительное впечатление ученостью и особого рода гладким и степенным красноречием. Хорошо зная расположение умов в стране, он замечал все ошибки и промахи двора и умел представить их более серьезными, чем они были на самом деле. После злосчастного роспуска Короткого парламента он жил по большей части в Лондоне и, пользуясь своей высокой репутацией в глазах далеких от двора лордов, ловко внушал им недоверие к правительству.

С открытием настоящего Парламента он выступил одним из самых яростных гонителей графа Страффорда, и хотя в тайных интригах он следовал за Гемпденом и Сент-Джоном, именно его считали самым влиятельным членом Палаты общин. Когда же двор задумал расположить к себе наиболее могущественных особ в обеих Палатах и король пообещал ему должность канцлера Казначейства, Пим изъявил готовность верно служить Его Величеству и его речи в Палате несколько смягчились - что явно не пошло на пользу его авторитету в глазах прочих коммонеров. Убедившись, что причинять зло у него получается гораздо лучше, чем творить добро, Пим пришел в уныние и горько сетовал на неразумие и непостоянство людских симпатий. В конце концов, то ли потеряв надежду на обещанное возвышение,то ли зная за собой какие-то дурные поступки, которые могли бы открыться после его перехода на сторону двора, то ли просто по недостатку мужества, он позволил увлечь себя тем, кто не пожелал следовать за ним, и остался одним из вождей враждебной королю партии, выдвигавшей самые крайние предложения.

В его речах и действиях на процессе графа Страффорда с очевидностью обнаружилась личная вражда; поговаривали, что он прибегал к уловкам и обманам, недостойным порядочного человека, не гнушаясь даже подкупом свидетелей. >

Нет сомнения, что его талант по части ловких политических ходов, равно как и оказания добрых услуг отдельным лицам, был необыкновенным, и что он действительно спас от суровой кары немало тех, в ком раздраженные Палаты видели главнейших делинквентов; высокое же положение многих из них наводило на мысль, что свое покровительство Пим продавал им за весьма существенное вознаграждение. С того времени, как король обвинил его в государственной измене, Пим уже не помышлял о какой-либо умеренности в действиях, но всякий раз решительно противился любым мирным предложениям и попыткам достичь согласия. Когда же граф Эссекс стал было склоняться к переговорам, влияние и хитрость м-ра Пима совершенно переменили настроения главнокомандующего, внушив ему тот образ мыслей, от которого впоследствии он уже никогда не отступал. С поразительной настойчивостью Пим добивался того, чтобы на помощь Парламенту пришли шотландцы, хотя его телесные недуги были столь тяжелы, что вполне могли отразиться и на состоянии его ума. Во время своей болезни он представлял собой весьма жалкое зрелище, но так как людей, в чем-либо с ним не согласных, к нему тогда не допускали, то его последние мысли и намерения остались нам неизвестны. Умер Пим в конце декабря, еще до вступления в Англию шотландцев, и был похоронен с величайшей пышностью и торжественностью в том самом месте, где покоятся останки английских королей и принцев.

Поражение полковника Джона Белласиса при Селби от сэра Томаса Ферфакса, полный разгром ирландских полков лорда Байрона, а также появление грозной шотландской армии настолько воодушевили и разнуздали всех врагов короля в Северной Англии, совсем недавно верной Его Величеству, что его сторонники, еще до того, как пришло удобное время для открытия кампании, всюду оказались в отчаянном положении. Граф Дерби, который прежде довольно крепко держал в своих руках Ланкашир, а всех противников короля в этом графстве запер в Манчестере, принужден был теперь разжать тиски и отойти от названного города, что уже в самом скором времени должно было увеличить число тамошних мятежников. Гарнизон Ньюарка, весьма важной крепости в Ноттингемшире, который ранее не только подчинил это небольшое графство — за исключением одного лишь Ноттингема, защитники коего, впрочем, были тогда тесно блокированы в собственных стенах — но и взимал контрибуции со значительной части обширного Линкольншира, теперь действиями неприятельских сил из этого графства под начальством шотландца Мелдрема, а также отрядов из Гулля, был доведен до столь бедственного состояния, что вынужден был просить помощи у короля в Оксфорде, ведь маркиз Ньюкасл имел довольно своих забот — сдерживать шотландцев и готовить к осаде Йорк на тот случай, если ему придется рассчитывать на крепость стен этого города.