— И влюблены не друг в друга, а в те образы, которые нарисовали себе в голове.
— Давай тогда проведем сеанс «деидеализации»: расскажем друг другу неудобную правду, которая обычно вскрывается после конфетно-букетного периода.
Каждый из нас по часу рассказывал стыдные истории про себя, говорил о своих реальных недостатках, но миссия «деидеализации» была провалена с треском. Мы сблизились еще больше, пока смеялись над историями друг друга и переживали процессы, которые можно сравнить с месяцами психотерапии: открывались друг другу, доверялись, получали принятие. И это было взаимно.
Тогда мы перешли на следующий уровень — рационализации.
Принимая решение о разводе, находясь в процессе расставания, проходя терапию, получая образование психолога, я изучала себя, и постепенно внутри меня проявлялись очертания, как будут выглядеть мои отношения с мужчиной. Которые случатся когда-нибудь — когда я окончательно разведусь, поживу вдвоем с сыном, посвящу много времени развитию карьеры… И когда-нибудь потом займусь отношениями.
Эта влюбленность оказалась совсем некстати и совсем не такой, как я себе представляла. Мне пришлось намного раньше сопоставить свои требования к отношениям с тем списком личных ценностей, который составил для себя этот мужчина. И прямо на встрече с ним я ставила галочки: подходит — не подходит.
Совпадало почти всё. Однако самое главное несовпадение заключалось в том, что у него была семья.
У него не было списка требований к партнеру, потому что он не собирался заводить отношения. Для него рационализация заключалась в том, что мы удивительным образом похоже смотрим на жизнь. Это как раз называется ценностями.
Для нас обоих жизнь — это движение вперед. Видишь трудности — ищешь решения. Трудности преодолены, значит, можно выдохнуть и развиваться дальше. Стремиться к новому, изучать его. Дисциплинированно заботиться о здоровье, питании.
С того момента, как он подарил мне курс, я каждый день практикую цигун. И уже почти полтора года мы делаем его вместе. Каждый день. Мы вместе учимся играть на гитаре. Ходим на концерты исполнителей и групп, которые вместе слушаем. Танцуем, поем, веселимся. И на концертах, и дома.
Мы шутим и смеемся — глупые шутки над ерундой, и интеллектуальные — над самыми серьезными вещами. Посмеиваемся над собой. По-доброму шутим друг над другом, с таким теплом, любовью, глубоким пониманием друг друга, что не остается никакого шлейфа «а вдруг это должно быть обидно».
Мы составляем планы на год и пересматриваем их раз в пару месяцев: что уже сделали, а к чему еще надо стремиться. Проводим работу над ошибками. Раз в месяц садимся за обсуждение финансов: подвести итоги, составить прогнозы.
И у него, и у меня много друзей, и они постепенно становятся общими друзьями. Люди, которых мы любили до нашей встречи, постепенно становятся частью нашей совместной жизни.
Мы собираемся в большие походы, в которые оба хотим. С детьми. И вдвоем.
Мы слушаем или читаем книги вместе или параллельно, чтобы обсуждать их, чтобы наши картины мира синхронизировались.
Мы оба проходим терапию и признаем ее важность. Мы договорились, что если любой из нас сталкивается со сложными чувствами (что-то не нравится, беспокоит, обижает), то он берет небольшую паузу, разбирается, что происходит, формулирует свои мысли и приходит к другому обсудить. Без нападений и защиты.
Ревность? Я вижу, что мои действия (разговор с подругой / другом, позднее возвращение домой) неприятны для тебя, и мне важен твой комфорт. Я постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы ты не переживал. И знаю, что это взаимно.
Наше общение с самого начала дало мне то, что было наиболее важным, — обратную связь и принятие. Для меня оно стало островком такой эмоциональной безопасности, которую я раньше ощущала только в кабинете психолога. И все галочки в чек-листе меркли по сравнению с теми чувствами, которые мы испытывали друг к другу.
Я старалась заземлять себя как могла. Конечно, я знала, что влюбленность — это измененное нейрохимическое состояние, когда дофамин и норадреналин создают ощущение эйфории, внимание фокусируется на объекте, а эмоциональные центры (миндалина, островковая доля) временно начинают доминировать и частично подавляют активность префронтальной коры, которая, как мы с вами уже знаем, является центром рационального мышления и саморефлексии.
Но влюбленный мозг хулиганит: он буквально дорисовывает идеальный образ, игнорируя всё, что не вписывается в схему «он / она — тот самый». За мысли об объекте влюбленности мозг каждый раз выдает порцию «вознаграждения», как при зависимостях [18].
Я честно призывала силу префронтальной коры и использовала десятки техник когнитивно-поведенческой терапии. Я не шучу: я писала таблицы в Excel, чтобы разобраться в том, что происходит.
Ни мне, ни ему не доставляла никакого удовольствия мысль о «тайной связи» или возможность делать что-то запретное, чтобы получить свою порцию адреналина. Скорее, каждый из нас ощущал внутренний конфликт: «Что же теперь делать?»
Я надеялась, что мой психолог, человек в трезвом уме, скажет мне:
— Катя, ну вы же взрослый человек. Вы сами всё проговариваете и осознаёте. Возьмите себя в руки.
Но вместо этого я слышала:
— Кать, ну а чего вы хотите? Это любовь.
Я пыталась парировать ее предположение аналитическими словечками:
— Ну мы же знаем, что это всё проекции, переносы… Человек так устроен: всегда надеется, что кто-то придет и даст нам то, что недодали в детстве…
Психолог была непрогибаема.
— Нет, Катя. Бывает дефицитарная любовь, но бывает и бытийная. Вы свои основные дефициты уже закрыли в ходе терапии.
— И что мне теперь с этим делать?
На этот вопрос хорошие психологи обычно не дают ответа.
Знала ли я тогда, как правильно поступить в такой ситуации? Знала. По всем своим персональным спискам правильных шагов я должна была остановить это общение. Еще до того, как оно началось. Это был бы зрелый, ответственный выбор, вполне соответствующий гипотетической методичке «Как правильно жить». И… я его не сделала. Потому что, как и все, живу свою жизнь впервые — и сразу на чистовик. Я сделала ошибку, которую не могу переписать или вычеркнуть.
Да, я понимаю, какие психологические и нейробиологические процессы стояли за этой ошибкой: и гипомания, усиленная влюбленностью, и внутренний конфликт, когда разные субличности хотят разного и напрочь игнорируют друг друга, и, конечно, еще не до конца отпущенный травматичный опыт.
Я знаю эти механизмы. Я с ними работала. И возможно, моя история поможет кому-то заметить собственные грабли и не наступить на них. Безусловно, «грабли» у каждого свои — каждая ситуация уникальна. Но законы психики и эволюции действуют на нас очень похоже.
Почему же мне было так сложно совершить тот самый правильный выбор по методичке? Помимо того, что префронтальная кора ушла в отпуск.
Одна из моих внутренних частей несмело выносила на общий совет мысль: «А вдруг это и правда бытийная любовь?» Я, кстати, тогда еще не работала с субличностями в терапии, и «внутренний совет» для меня звучал скорее как хаотичный рой голосов, который я пыталась структурировать с помощью всех имевшихся на тот момент знаний.
Робкая мысль «вдруг это любовь» не кричала, не пыталась никого убедить, она просто была. Была светом. Теплом. Знанием. Ощущением расширения.
Другие части на нее шикали, закатывали глаза, говорили, что это абсурд и действие нейромедиаторов. А она не спорила, ей достаточно было просто быть. Она спокойно разливалась по телу теплом.
К этому чувству не примешивалась тревога. У этого чувства не было нужды. Оно не хотело, чтобы его спасали, и само не хотело спасать. Оно не ждало подвоха. Оно не боялось, что его в любой момент бросят. Из него рождались спокойные желания: просто быть рядом, говорить обо всем честно, как есть, слушать и понимать.
