Танцующие с тенью - Ричо Дэвид

ЛИЦО ДЛЯ ВСТРЕЧИ С ДРУГИМИ ЛИЦАМИ: СКОЛЬКО ЖИВЕТ ЛОЖНОЕ «Я»

Функционируя, опираясь на свое ложное «я», я создаю видимость, чтобы нравиться окружающим и чувствовать себя в безопасности. Поступая так, я отрекаюсь от истинного «я» в пользу версии, которая может рассчитывать на максимальное одобрение окружающих. Ложное «я» заставляет меня быть осторожным в каждом слове, жесте и поступке. А это исключает возможность спонтанности как таковой, то есть именно того, благодаря чему раскрывается содержимое истинного «я». Так и работают самоотречение и самоотрицание.

Почему же то, как реагируют на нас наши родители, на клеточном уровне кодирует именно такую долгосрочную программу? Почему мы принимаем их систему убеждений в ущерб собственной? Вероятно, потому, что в детстве на карте стоит потеря связи с ними, а нам в то время это нужно куда больше, чем возможность проявить себя как личность.

Наша способность провозглашать себя без страха прямо пропорциональна тому, как родители и другие значимые фигуры поддерживали наше самовыражение в первые годы жизни. Они отзеркаливали нас? Мешали нам? Они поощряли или препятствовали нашему праву на удовлетворение своих потребностей, на независимость и выражение любви собственным уникальным способом? Кроме того, в детстве всех нас неизбежно наказывали за самовыражение. И нам, детям, приходилось как-то справляться с этими ограничениями или избегать их. А когда у нас это не получалось, мы чувствовали угрозу, мы чувствовали, что нас отвергают или подавляют, нас мучил гнев или страх. Чтобы совладать с этими крайне неприятными чувствами, мы шли на хитрые компромиссы, предполагавшие самоотрицание. Мы подавляли в себе потребность в автономии, отрицали свои потребности в пропитании и поддержке или сдерживали потребности отдавать любовь и получать ее. А чтобы поддерживать эти стратегии преодоления, мы зачастую принимали иллюзии относительно мира и включали их в свое развивающееся «я».

Ложное «я» могло зародиться в нас, когда нарциссические родительские потребности мешали удовлетворению наших потребностей в сепарации и индивидуации. Тогда нам приходилось собственноручно строить идентичность, тщательно подогнанную под требования родителей, потому что мы боялись в противном случае потерять их одобрение, то есть их любовь. Нам могли внушить две идеи, способные искалечить юную душу в тех самых областях, которые больше всего способствуют ее здоровому взрослению:

В случае с сепарацией: «Не уходи» или «Ты не можешь уйти».

В случае с индивидуацией: «Не взрослей» или «Тебе никогда не сделать этого в одиночку».

Зачастую мы справлялись и справляемся с этой угрозой путем подавления «виновника» (своего истинного «я»). К сожалению, такая погоня за родительским одобрением может затянуться на всю жизнь, но, если мы хотим стать настоящими, реальными, этому нужно положить конец. Задача зрелого человека — определить местонахождение собственной свободы и открыто заявить о ней, даже если в начале жизненного пути ему не позволялось ее иметь. Возможно, в детстве наше истинное «я» так и не было никем отражено, отзеркалено. Возможно, сегодня нам придется искать его в другом месте. Отличным подспорьем в этом деле станут психотерапия, позитивные отношения и программы из двенадцати шагов^[44]. Иногда стоит одному-единственному человеку принять нас целиком и полностью, как мы начинаем верить, что наше истинное «я» симпатично и привлекательно. Мы проявляем такое «я», только когда это действительно безопасно. Эмерсон сказал: «Мы подсвечиваем в памяти те немногие беседы с душами, которые делали наши души мудрее; которые говорили то, что мы думали; которые рассказывали нам то, что мы знали, и позволяли нам оставаться такими, какие мы в глубине себя».

Ложное «я» блокирует познание истинного «я», а не только его проявление. В результате мы не верим, что внутри нас есть что-либо, кроме реквизита, необходимого для жизни: делай то, что хотят другие, и будь тем, кем они хотят, чтобы ты был. И как же нам полюбить себя? Ведь любить можно только то, что знаешь. Как может кто-то полюбить меня по-настоящему, если никто меня по-настоящему не знает? И однажды мы понимаем: люди, которые требовали от нас соответствия их представлениям, в том числе наши родители, на самом деле любили только наше ложное «я». «Любовь, которую я обрела путем столь тяжких усилий и самоуничижения, предназначалась не мне, а тому “я”, которое я создала в угоду другим», — говорит польско-швейцарский психоаналитик Алис Миллер. Я так упорно боролся за то, что мне велели хотеть.

При здоровом развитии ложное «я» работает на защиту нашей восприимчивой и драгоценной идентичности от тех, кто пытается ею воспользоваться. Поначалу, в детстве, это большое преимущество. Проблема возникает, когда мы становимся взрослыми людьми, которые подчиняются среде из-за нужды и страха, выпрашивая у нее еду, словно прирученный волк, вымаливающий пропитание у бедного крестьянина. Мы более не связаны со своим миром крепкими узами, а вымаливаем его благосклонность. Героическое путешествие превращается в оперу нищего.

Ложное «я» не позволяет истинному «я» проявиться, даже когда условия вполне безопасны. Объясняется это тем, что изначально насилие исходило от тех, кто нас любил и заботился о нас. И теперь мы пребываем в амбивалентном смятении относительно того, как нам себя вести: проявлять любовь к другим людям или оставаться собой.

Ложное «я» негативно влияет на свободу выражения своих чувств. Например, одно из ранних посланий наших родителей могло звучать так: «Большие мальчики ничего не боятся». Это могло накрепко застрять в моем мозгу как некое руководство к действию, и теперь, испугавшись чего-либо, я скверно себя чувствую. Порой я даже неспособен показать свой страх. Это происходит вовсе не из-за моей неполноценности, а потому, что активируется внутреннее табу на клеточном уровне, над которым я бессилен. Это табу действует автоматически и тонко. Оно мне знакомо и привычно. Может, поэтому я так четко все понимаю, но не довожу дело до конца?

Только представьте, какую огромную цену я заплатил за формирование ложного «я»: я подвел себя. Я отказался от себя, бросил себя. Я перестал себя узнавать. И как трудно мне теперь уважать свои глубочайшие желания, силы и ценности.

Да что там говорить, ложное «я» даже создает ложное тело. Мы сжимаем и деформируем свое тело, подгоняя его под модель, предложенную обществом. Человеческое тело весьма правдиво показывает, насколько напряжен или страдает его обладатель. Сутулое, раздутое или, наоборот, сдувшееся тело рассказывает о нас историю, которую мы, возможно, боимся рассказать сами. А не пытаюсь ли я влезть в тело другого человека?

Равнодушие, отсутствие эмпатии, с которым мы столкнулись в раннем возрасте, могли обесценить наше ощущение собственного тела — мы более не считаем его целостным и хорошим. Мы не верим, что наши чувства, или наши физические ощущения, или даже наше интуитивное «я» точно соблюдают реальность. В рамках нашей семьи у нас было только две опции: если на нас не реагировали, мы могли стать невосприимчивыми к любому неприятному, дискомфортному чувству. Если же нас осуждали за что-то, мы могли отречься от этого чувства и теперь, вот уже много лет, убеждены, что в нашем истинном «я» ничего подобного нет.

Со временем наше наследие становится внутренней программой руководящих принципов. Повторяющийся жизненный опыт раннего возраста превращается в диктат в нашем сознании. Первоначальные родительские предубеждения о жизни и нас самих организуют нашу самооценку, наш жизненный выбор, наши надежды или отчаяние относительно своего потенциала в профессиональной и личной жизни. Убеждения, что некоторые чувства табуированы, что мы неполноценны, обречены на провал, плохи или даже вовсе бесполезны, продолжают звучать внутри нас независимо от того, насколько мы успешны в действительности. Если из-за полученного в детстве воспитания я убежден, что ничего из сделанного мной не имеет никакого значения, то, столкнувшись с вызовом своей креативности, я, скорее всего, скажу что-то вроде: «А стоит ли вообще суетиться?» Я уже сталкивался с подобными вызовами раньше и на рациональном уровне даже уверен, что могу с ними справиться. Однако вмешивается какой-то другой голос, который говорит, что мне не добиться успеха. И я почему-то верю ему больше, нежели тому, о чем свидетельствует мое прошлое. Это «голос» спроецированной родительской тени, когда-то контрабандой протащенной в меня и теперь действующей как моя собственная тень самосомнения.