Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Ему пришлось пересмотреть свое мнение. Эти приземистые, уродливые твари могли скакать галопом вечно, и даже когда земля была покрыта толстым слоем снега, они умудрялись находить себе пропитание, разгребая лед передними копытами, чтобы пожевать замерзшую и почерневшую растительность и каким-то образом извлечь из нее пользу.

Вьючные лошади, которых Жоссеран привел из Акры, давно пали.

Это было изнурительное путешествие, день за днем, неделя за неделей, в седле, их проводники задавали убийственный темп. Татар знал лишь один способ езды — галоп, с передышкой в несколько минут каждые два часа. Иногда они проезжали до пятидесяти миль в день.

Каждый из них привел с собой из Алеппо не менее пяти лошадей; поводья каждой были свободно привязаны к шее соседней, а последнюю в ряду всадник вел правой рукой. Каждую лошадь они использовали два дня, прежде чем дать ей отдохнуть.

Жоссерану тоже дали свой табунок татарских пони. Но их тяжелый, тряский бег оставлял его измученным и с натертой задницей после легкого галопа персидских скакунов, к которым он привык, а сама Кисмет, даже без седла, не поспевала.

Татары использовали короткие кожаные стремена и часами стояли в седле, их жилистые ноги, казалось, никогда не уставали. Жоссеран пытался им подражать, но через несколько минут его бедренные мышцы сводило судорогой, и он опускался в жесткое деревянное седло, где его трясло и колотило так, что кости трещали. К полудню каждого дня боль уже въедалась в его суставы; сначала в колени, а затем в позвоночник, пока к вечеру не казалось, что все его тело горит огнем.

Но эти татары, казалось, чувствовали себя в седле увереннее, чем на своих коротких кривых ногах; он даже видел, как они спят верхом. Они управляли своими скакунами, сжимая бока лошади икрами, и поскольку они могли ехать, не используя поводьев, то даже стреляли из лука на полном скаку. Вот почему они носили такие легкие доспехи, понял он; обычный рукопашный бой их не интересовал. Они могли позволить своим стрелам делать за них всю работу, на расстоянии. Даже тамплиеры не имели бы шансов в бою против такой кавалерии.

Он никогда не знал таких воинов. Они могли выживать на таком малом. Иногда они проводили целый день без остановки на еду. И что это была за еда. Она неизменно состояла из нескольких кусков вареной баранины, съеденной почти сырой.

Он всегда гордился своей силой и выносливостью, но теперь стал с ужасом ждать утра и перспективы еще одного дня беспощадной тряски в седле. Иногда он даже сомневался, доживет ли до этого легендарного Каракорума. Что до Уильяма, то его кожа стала серой, и Жоссерану приходилось снимать его с лошади в конце каждого дня. Но тот, уверенный в своей вере, каждое утро снова отдавался этому испытанию, как истинный мученик.

И пока проклятый монах мог это выносить, мог и он.

***

XIX

То, что Жоссеран до сих пор видел у этих татар, убедило его, что союз с ними не просто желателен, а необходим. Ни одна христианская армия не смогла бы одолеть их на коне или даже остановить их продвижение, уж точно не теми силами, что были у них в Утремере.

Если крестоносцы не могли одолеть татарскую конницу на поле боя, им оставалось лишь укрываться за стенами своих замков. Но если судить по числу и размерам татарских осадных машин, что он видел под Алеппо, то даже Акра и Замок Пилигримов долго не продержатся.

И все же Каракорум был так далеко. К тому времени как они наконец сядут за стол переговоров с этим Ханом ханов, в Святой земле может не остаться в живых ни одного христианина или сарацина, чтобы заключать договор.

Перейдя горы Эльбурс и оказавшись в Персии, он своими глазами увидел последствия сопротивления.

В караванном городе Мерв не осталось ни одного целого здания. Чингисхан стер город с лица земли много лет назад. После того как жители сдались, он приказал каждому татарскому воину собственноручно убить триста персов. Приказ был исполнен в точности. Позже он сжег великую библиотеку, скормив огню сто пятьдесят тысяч древних книг. Говорили, что зарево от того пожара было видно через пустыню в самой Бухаре.

Они пересекли еще одну пустыню, еще более безводную, чем те, что они видели в Сирии, — лишь застывшие волны песка, усеянные кустами сухого саксаула. Ночью они увидели на северо-восточном горизонте зарево, которое, по словам Джучи, исходило от огня, зажженного на башне минарета Калян в Бухаре. Это было самое высокое здание во всем мире, сказал он, и на самом его верху был кирпичный фонарь с шестнадцатью арками, служивший маяком для купеческих караванов в ночной пустыне.

Жоссеран счел это заявление типичным цветистым преувеличением магометан, но когда они наконец прибыли в великий город, он убедился, что это была правда.

Минарет Калян был перстом из обожженного кирпича с узорчатой кладкой, головокружительно взмывавшим в небеса. Прямо под фигурными кронштейнами галереи муэдзина тянулось ожерелье из глазурованной синей плитки с вязью куфического письма.

— Его также называют Башней Смерти, — сказал Джучи. — Узбекские правители, что некогда царствовали здесь, сбрасывали своих пленников с вершины минарета вон туда, на Регистан.

Это было поразительное сооружение. Даже Чингисхан был им впечатлен, сказал Джучи, ибо это было единственное здание в Бухаре, которое он пощадил, — его и пятничную мечеть, да и у той на стенах остались следы от пожара.

Остальная часть города была отстроена уже после времен Чингисхана. Но в нем все еще витал дух запустения, словно Чингисхан и его орды убийц прошли здесь всего несколько дней назад. От города несло, как от Парижа или Рима, а вода в каналах была застойной и зеленой. Дома были унылые, мелово-бледные, построенные из беленой глины, с кривыми дверными проемами. Персидских лиц было мало; население здесь было смуглым и миндалеглазым: татары, киргизы и узбеки.

Земля за разрушенными стенами по-прежнему была пустынна. Всего в часе езды от Регистана они наткнулись на пирамиду из человеческих черепов, уже выбеленных солнцем и обглоданных падальщиками.

— Боже милостивый, — пробормотал Жоссеран.

Для этой части пути они наняли проводника-араба, и тот оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что Джучи и его солдаты их не слышат.

— До татар, куда ни глянь, все было зеленым. Теперь все умирает. Все!

Над равниной висела скорбная тишина. Казалось, резня случилась только вчера, и трупы все еще гнили в полях.

— Это все сделали татары?

Он кивнул.

— Кяризы, — сказал он, используя персидское слово для подземных колодцев, питавших пустыню, — поддерживали бедные крестьяне. Татары вырезали их всех, как овец. Теперь некому вычищать ил из колодцев, и вот земля тоже убита.

— Они убили всех?

— Нет. Поэтов, ремесленников, лекарей — этих они забрали с собой в Каракорум. Но всех остальных… — Он пожал плечами и кивнул в сторону пирамиды из костей. — Они убили даже животных.

«Что это за люди? — думал Жоссеран. — У них нет жалости ни к кому. Чем дальше мы едем, тем более тщетным кажется наше посольство. Если бы я мог сейчас вернуться к Тома Берару, что бы я ему сказал? Никто в Акре или Риме не мог бы представить себе такого царства. Оно простиралось до края света и далеко за его пределы. Во Франции он мог доехать из Труа в Марсель за две недели. Здесь за две недели не выберешься даже из пустыни».

— Мы спасем этих людей для Христа, — сказал Уильям.

— Нам бы себя спасти, — пробормотал Жоссеран и отвернул коня от жуткого монолита.

***

XX

Они пересекли огромную равнину и деревни из беленой глины. Изредка им попадались руины мечети или одинокая арка караван-сарая — свидетельства кровавого похода Чингисхана пятьдесят лет назад. Но наконец пустыни остались позади. Они двинулись по зеленой речной долине к Самарканду.

Караванный город был окружен заснеженными горами. Ребристые купола магометанских мечетей дремали под серебристыми тополями, а Регистан кипел базарами среди глинобитных стен купеческих складов и постоялых дворов. Этот город тоже был отстроен после татарских разорений, и обожженные на солнце кирпичи медресе и мечетей были заново украшены фаянсом павлиньей синевы и яркой бирюзы, сверкавшим на зимнем солнце.