Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

***

XXIV

В проеме юрты виднелась полоса заката на бледном небе. Одетые в меха фигуры сновали туда-сюда, неся на ужин жареную баранину или конину.

Жоссеран смотрел в костер. Тонкое синее пламя обугливало мясо снаружи, не прожаривая его как следует. Он положил в рот кусок баранины. Он был еще сырым и кровавым.

— Посмотри на огонь, — сказал Уильям. — Он едва горит. Знак Дьявола.

Жоссеран сплюнул кусок хряща в угли.

— Если Дьявол что и умеет, так это заставить огонь гореть как следует.

— Тогда как ты объяснишь это колдовство?

— Женщина Хутулун говорит, это потому, что мы слишком высоко поднялись в долину. Это отнимает у пламени силу.

Уильям недоверчиво хмыкнул.

Их привели в юрту Тэкудэя, старшего сына Кайду. Она не походила ни на одно жилище, которое Жоссеран видел до сих пор в их путешествии. Это был круглый куполообразный шатер со складным решетчатым каркасом из бамбуковых или ивовых шестов. Каркас был покрыт листами тяжелого войлока, и вся конструкция была стянута веревками из конского волоса. Он предположил, что это идеально подходило для кочевого образа жизни, ибо Тэкудэй сказал, что ее можно было собрать или разобрать за несколько часов, а всю конструкцию перевезти на спинах двух-трех верблюдов, когда татары перекочевывали с летних пастбищ на зимние низины.

Даже большие юрты, такие как у хана и его семьи, можно было перевозить целиком на повозке.

Но внутреннее убранство у всех соответствовало одному и тому же установленному татарскому образцу: в центре — очаг, заставленный закопченными котлами. У стен хранились сундуки для одежды пурпурного и синего цветов и свертки постельного белья, а также седла, сбруя и огромные глиняные кувшины для воды. Утрамбованный земляной пол был покрыт коврами. Пауки и скорпионы, как сказал ему Тэкудэй, не ступят на войлочный ковер, так что он служил двойной цели: сохранял в юрте тепло и сухость, а также отпугивал насекомых. Вход, который, как и у всех, был обращен на юг, закрывался тяжелым пологом, ярко расписанным изображениями птиц.

По обе стороны от входа висели две войлочные фигурки: одна с выменем коровы, другая с сосцами кобылы. Корова висела слева, на востоке, ибо это была женская сторона юрты. Кобыла — на мужской стороне, на западе, ибо женщинам не дозволялось доить кобыл; это была мужская работа. Именно из кобыльего молока они делали свой кумыс, основу татарского рациона.

Его все еще поражало, сколько кобыльего молока эти татары могли выпить за один присест. Иногда казалось, что они только этим и живут.

Тэкудэй, как хозяин ордо, сидел на возвышении за очагом. Над его головой висел еще один идол, которого татары называли «братом хозяина». Над головой его жены висел другой, именуемый «братом хозяйки». Этих идолов татары звали онгонами, и в каждой юрте их было по нескольку.

Только Кайду, как хану, дозволялось держать священное изображение Чингисхана.

Жоссеран наблюдал за татарами во время еды. Сначала они брали немного жира от мяса и мазали им рот Натигая, еще одного своего бога, затем отрывали огромные куски полусырой баранины, подносили их к лицу одной рукой, а другой ножом срезали куски мяса прямо в рот.

— Посмотри, как они едят! — сказал Уильям. — Они совсем не люди. Земля разверзлась, и эти твари выползли из самой преисподней. Даже эта женщина. Она — дьяволица, ведьма.

Жоссеран промолчал. Он вовсе не считал ее дьяволицей.

— Где-то здесь должен быть пресвитер Иоанн. Если мы сможем передать ему весть, мы спасемся от этих дьяволов.

«Пресвитер Иоанн! — подумал Жоссеран. — Такое же суеверие, как и гигантские муравьи!»

— Ты не веришь? — спросил Уильям.

— Я верю, что если пресвитер Иоанн и существовал, то он уже с Богом.

— Но его потомки наверняка живы.

— Магометане ведут торговлю с Востоком; некоторые утверждают, что доходили даже до самой Персии, и они никогда не слышали о таком царе.

— Ты веришь слову сарацина?

— А ты веришь слову людей, которые никогда не бывали восточнее Венеции? Если эта легенда правдива, где же этот пресвитер Иоанн?

— Татары могли оттеснить его на юг.

— Если он бежит от татар, как и все остальные, какая нам от него польза?

— Он где-то здесь. Мы должны прислушиваться к вестям о нем. Он — наше спасение.

Жоссеран, как всегда в разговоре с этим монахом, почувствовал раздражение и снова обратил свое внимание на еду. Хутулун, сидевшая прямо напротив него через костер, наблюдала за его попытками есть на татарский манер и сказала:

— Может, тебе стоит есть по-своему. У тебя такой большой нос, что ты можешь отрезать себе кончик.

Жоссеран уставился на нее.

— Среди моего народа мой нос не считается таким уж большим.

Хутулун передала это знание своим спутникам, и все рассмеялись.

— Тогда вы все, должно быть, произошли от своих лошадей.

«Черт бы ее побрал», — подумал он. Он продолжал орудовать ножом на татарский манер. За долгие годы в Утремере он усвоил, что разумнее подражать местным обычаям, чем держаться за старые привычки. К тому же он не собирался сдаваться и доставлять ей такое удовольствие.

Некоторые из мужчин уже закончили есть и теперь пили чашу за чашей черный кумыс. Брат Тэкудэя, Гэрэл, уже был пьян и лежал на спине, храпя. Его сотрапезники горланили песни, пока другой играл на однострунной скрипке.

Жоссеран искоса наблюдал за Хутулун. Она была красива, но не так, как франкские женщины. У нее было овальное лицо с высокими татарскими скулами, отполированными, как бронза статуи, которую долго рассматривали и которой восхищались. Ее движения напоминали ему кошку, гибкие и грациозные. Но привлекало его что-то в ее манерах, в ее духе, в том, как она на него смотрела.

Хотя, конечно, было абсурдно даже помыслить о таком союзе.

— Я никогда не видела волос такого цвета, — внезапно сказала она ему. Он понял, что, пока он тайно наблюдал за ней, она наблюдала за ним.

В Акре Жоссеран носил короткую стрижку, как того требовал Устав ордена, но за время их путешествия не было цирюльников, чтобы ухаживать за ним, и теперь он ощущал, какая отросла длина. Он откинул волосы с лица пальцами.

— Они цвета огня, — сказала она.

На мгновение их взгляды встретились.

— Так, — наконец сказала она. — Вы пришли заключить с нами мир.

— Союз, — поправил он ее. — У нас общий враг.

Она рассмеялась.

— У татар нет врагов. Есть только царства, которые мы еще не завоевали. Ты же сам видел. Наша империя простирается от восхода солнца на востоке до его заката. Мы никогда не терпели поражений в битвах. А ты говоришь, что хочешь заключить мир! Конечно, хочешь!

Он по-прежнему не спорил с ней, и ее, казалось, раздосадовала его пассивность.

— Тебе следовало привезти дань моему отцу.

— Мы не ожидали удостоиться чести лицезреть вашего отца. Однако мы привезли слова дружбы.

— Думаю, мой отец предпочел бы золото.

Мужчины вокруг нее снова рассмеялись. Жоссеран заметил, как они ей уступают. Во Франции женщине никогда бы не позволили говорить так свободно, если только она не шлюха, и не обращались бы с ней с таким уважением, если только она не королева. Было очевидно, что татарские обычаи в отношении женщин сильно отличались от их собственных.

— Кто твой друг? — спросила она его.

— Он мне не друг. Он святой человек. Мне поручено сопроводить его в Каракорум.

— Он цвета трупа. Он знает, какой он уродливый?

— Хочешь, чтобы я ему сказал?

— Что она говорит? — спросил Уильям. Он держал в пальцах кусок вареной баранины и отрывал зубами жесткое мясо.

— Она находит тебя приятным глазу и просит передать ее восхищение.

Ответ Уильяма был поразительным. Словно она дала ему пощечину.

— Напомни ей, что она женщина и не имеет права говорить с монахом в такой манере. Она что, шлюха?

— Думаю, она царевна.

— Она не ведет себя ни как одна царевна, которых я знал.