Пока старейшины собирались в дорогу, Дединка жила у Добрована. Работать по дому ей не позволяли; она была бы и рада, но ей, «просватанной» за самого кагана, полагалось не работать, а только ходить по домам и причитать, прощаясь с родичами, родным местом и белым светом, взывать к покойным батюшке и матушке, без которых ее застоять [825] некому… Для родичей она была еще не мертвой, но уже и не совсем живой.
Бабка Перучада когда-то славилась как лучшая во всем гнезде выльница [826], и хотя до смерти своей она успела обучить Дединку далеко не всему, что знала, многое та сумела запомнить.
Ветры буйные, разбушуйтеся,
Заметите путь-дороженьку,
Не пройти бы, не проехати,
Что со мной, младой,
Злым чужим людям!
– выводила она, сидя под оконцем в Добровановой избе, так что снаружи было слышно.
Затворитеся, воротечка,
Вы, широки, крепко-накрепко!
Ты закройся, красно солнышко,
Разбушуйся, туча грозная,
Напустися ночью темною!
Рассыпайся, крупный дождичок,
Разведи ты путь-дороженьку,
Не пройти бы, не проехати,
Со мной злым чужим людям!
Голос у Дединки был сильный, так что люди останавливались под оконцем, прислушивались, одобрительно качали головами. Попричитав дома, Дединка отправлялась к теткам или иному сродью и там начинала заново:
Мне прошедшу темну ноченьку
Не спалося, красной девице,
Во просонках много виделось:
Будто я-то, красна девица,
Выходила рано в полюшко,
Мне навстречу – злы чужи люди,
Подзывали, силой забрали,
Увезли в леса во темные,
Так мне страшно показалося,
И я с плачем просыпалася…
Горе в ее голосе и слезы были искренни. Ни царства Хазарского, ни кагана и его дом она не могла вообразить, ее мысль, пытаясь идти вперед, упиралась в густой туман. Будущая доля ей виделась хуже всякого «леса темного». Что там за люди? Найдется ли там кто-нибудь, чью речь она поймет? Даже Белобор и его ближики сами не бывали дальше Белой Вежи, об Итиле что-то знали только с чужих слов, и их рассказы о нем уж очень напоминали стариковские сказки о золотых теремах в Занебесье. Люторичи говорили, в Итиле живет немало славян и даже русов, у кагана есть славянская челядь и русские отроки, да и жены из северянского племени и самих люторичей имеются, она сможет с ними столковаться. Но утешало это мало. Знала бы она, – мелькало в мыслях, – для чего Доброван хочет увезти ее из Свинческа домой, не поехала бы с ним. Попросила бы княгиню, чтобы оставила у себя… Перед хазарами даже смоляне казались почти своими. Даже русы – нагляделась на них за три зимы, тоже люди…
При мысли о русах слезы лились быстрее. Уж чего там, в кагановом царстве, не будет, так это светловолосого руса, похожего на красное солнышко…
К исходу третьего дня Дединка почти лишилась голоса и причитала уже немного. Поэтому сразу услышала, когда снаружи, на площадке городца, поднялся какой-то шум: доносился женский визг, испуганные крики. Выглянув вместе с домочадцами наружу, увидела, как в ворота бегут со всех ног ее ятрови – жены Добровановых старших сыновей, и еще парочка баб. Ходили они, как видно, по воду к Оке, пока не стемнело, но возвращались без воды и даже без ведер.
– Нави! Мрецы! Звери лютые! Навья рать! – с изумлением разобрала Дединка в их криках.
Мужики спешно затворяли новые ворота городка. С детства Дединка привыкла видеть открытый проход в старом валу, но, когда вал подновили, сделали более крутым и поставили поверх него тын, навесили и ворота из толстых, обработанных топором дубовых плах. С внутренней стороны имелся засов из целого бревна. Поговаривали, что надо бы ворота оковать железом, но железа на это требовалось много, и еще не собрали нужного количества.
– Божинка! Божинка там осталась! Погоди, не затворяй, Божинка там! – кричала Чадомка, Доброванова старшая ятровь, мечась перед воротами и попадаясь всем под ноги. – Спасите бабу, люди добрые, разорвут ее звери лютые!
Один смелый молодец, Чаенег, бросился бегом наружу; ворота придержали, и через какие-то долгие, наполненные криком мгновения вернулся, неся на закорках бабу, Божинку. Пока та бежала вверх от проруби, поскользнулась, сильно ушибла ногу и не могла идти сама, только сидела на снегу и вопила.
Едва Чаенег со своей ношей проскочил в городец – без шапки, с прилипшими ко лбу взмокшими кудрями, румянцем во всю щеку и вытаращенными глазами, – как воротам затворились, мужики в десяток рук вставили засов. На площадке стоял многоголосый гул, крик, одни спрашивали, что случилось, другие пытались отвечать, сами мало что понимая. Толкались, толпились, одетые кое-как, с накинутыми на плечи кожухами, спешно искали своих – все ли дома? Мужики и парни лезли на боевой ход и рассматривали что-то снаружи, прячась между бревнами.
– Вышли мы… по воду… на мостки… стоим… черпаем… – задыхаясь, рассказывала Чадомка в кругу баб. Божинка вопила, не в силах стоять на ногах, и ее держали двое, чтобы не падала обратно на снег. – Вдруг из леса… через реку… бегут, воют… мать-сыра-земля! Святы наши деды! Воют… не то волки, не то кто… на двух ногах… бегут к нам… Я ума лишилась. Ведра разроняла, давай бежать, а они за нами! Бегут, воют! Деды спасли!
Сквозь гул снаружи, из-за вала, и впрямь доносился волчий вой. Волки среди бела дня напали на людей, да прямо возле города? Больше изумленная, чем напуганная, Дединка пробралась через толпу и взошла по широкому всходу к верхней части тына, где толпились мужики. Выглянула между двумя бревнами – и глаза чуть не вылезли на лоб.
За валом начинались поля, сейчас покрытые глубоким снегом. Справа к воротам подходила накатанная тропа, по которой спускались на лед Оки; там же была прорубь, где брали воду, и мостки для стирки. И по этой тропе к воротам валила целая толпа непонятных существ. Дело шло к вечеру, но было еще довольно светло, чтобы можно было хорошо их разглядеть. Они шли на двух ногах, но покрывали их болтающиеся звериные шкуры – серые, бурые, черные, пестрые, каких не бывает. Головы тоже были звериные, мелькали оскаленные пасти волков, рысей. Черепа с рогами – козьими, бараньими. В руках эти существа держали оружие – луки, копья, топоры, – и грозно ими потрясали, сопровождая свое приближение громким воем, лаем и ревом. Добровановых ятровей спасла ширина Оки – в полных два перестрела: когда навья рать вышла из леса и показалась на открытом месте, женщины, обеспамятев от страха, успели добежать до ворот быстрее, чем те пересекли реку.
На первый взгляд показалось, что оборотней под сотню. От ужаса продрало морозом, и Дединка присела на помост, прячась за бревнами тына. Вой и рев снизу нарастал. Хотелось убежать от него подальше, забиться в дальний угол избы, но руки-ноги онемели, и не было сил даже двинуться. Присутствия духа хватило только на то, чтобы сжаться в комок и почти перестать дышать.
Мужчины вокруг Дединки бегали туда-сюда, кто-то нес оружие, кто-то прицеливался из лука, но оборотни не подходили близко, а расположились цепью вдоль вала. Никто не знал, чего ждать и как быть: даже от дедов не слыхали, чтобы Былемирь подвергался осаде. Два года шли разговоры о нападении Святослава из Киева, но чтобы нечисть из леса! Хорошо хоть, тын успели поставить, иначе Былемирь оказался бы перед этими существами совершенно беззащитным.
