"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

Спешно свили жгут из соломы, ливанули масла, подожгли и сбросили с вала – летящая вспышка пламени вырвала из тьмы многочисленных оборотней, вцепившихся в длинное бревно, – его концом и били в ворота. Одни на валу закричали от испуга, другие от негодования. Вьяр и Больша схватились за луки, метнули по темной шевелящейся груде несколько стрел – им ответили крики боли и злобы, стало быть, попали. Но тут же снизу полетели ответные стрелы, и пришлось спрятаться. А в ворота вновь ударило…

– А ну давай, волоки дрова, сани, чего есть тяжелого! – первым сообразил Доброван. – Завалим изнутри, а не то пропадем все не за чих!

– Кадушки тащи, лавки! – подхватил дед Безвест. – Чего ни есть волоки!

Огненные стрелы все летели, зарницами освещая суету и испуганные лица. Охоту на ними оставили бабам и детям, а мужчины кинулись заваливать ворота. Волокли сани с кое-как наваленными грудами дров, приготовленные для постройки недосушенные бревна, скамьи и столы. С перепугу печи притащили бы, если бы можно было их вынести из дома. Вскоре перед воротами выросла высокая гора всякой всячины; навцы снаружи уловили, что ворота хоть и трещат, но содрогаться перестали, и оставили это дело. Былемиричи немного перевели дух, однако огненные стрелы бороздили темный воздух до исхода ночи.

Медленно-медленно подкрался зимний рассвет. Светлый Хорс и не посмел просунуть нос сквозь густые тучи, да и сам Дажьбог лишь вполглаза воззрился на берега Оки, даруя сумрачный, пасмурный день. Большинство людей в городе не спали уже сутки и впадали в оцепенение от усталости и тревоги. Велика была надежда, что с приходом дня Кощеева рать рассеется вместе с тьмой, как положено порождениям ночи. Но увы – по-прежнему за перестрел от вала в поле и на опушке рощи горели костры, вокруг них сидели оборотни-навцы в шкурах и личинах. По звериному обычаю они вырыли себе ямы и пещеры в снегу, где и прятались от ветра. По-прежнему от одного взгляда на них пробирала жуть: эти твари явились с Темного Света, чтобы утащить за собой.

Сам Кощей давно сошел с коня и прохаживался перед кострами, опираясь на копье. Видно было, что он хромает, но это и подтверждало его подлинность: часть его оставалась на Темном Свете.

К полудню он вновь приблизился к воротам на расстояние окрика. Дозорные спешно разбудили Добрована, Злобку, Вьяра и прочих старейшин, тех, кто после бессонной ночи с рассветом ушел отдохнуть. Упрямый Вьяр снова взялся за лук, но лишь понапрасну потратил три стрелы: они облетали рогатое чудовище, словно защищенное невидимой стеной.

– Ну что, не надумали покориться? – хрипло проревел Кощей.

Дединка, с дальнего края вала, где стояла в толпе женщин, слушавшая грозную речь, снова вздрогнула. Эта речь напоминала ей о Торлаве – при том что нельзя было найти два более непохожих существа, чем киевский красавец и это чудище. Сходство их выговора изумляло, смущало, тревожило. Казалось неким знаком: судьба намекала, что Торлав для нее такое же чуждое и опасное существо. Что с того теперь – ничего между ними не было и теперь не будет, но это сходство грозило отнять у нее даже радость его вспоминать. Будто в нем, как яд в цветке, таилось зло, которого она не сумела распознать.

– Давайте мне дань – останетесь живы и невредимы, – продолжал Кощей. – Будете упрямиться: все равно войду, мужиков перебью, баб в полон возьму, себе служить заставлю. Город ваш огнем спалю, головни растопчу. За мной сила невиданная, дева небесная меня от стрелы бережет. Самому Перуну я путь пролагаю. Уж он придет – никого не помилует. Кто мне покорится – от худшей беды убережется.

Былемиричи молчали, изумляясь этим странным речам. Дани Кощей требовал немалой – пришлось бы отдать половину скота, что был в городе. Отдать столько припасов – а самим как жить? Лето выдалось не больно-то урожайное.

Не дождавшись ответа, Кощей вернулся к кострам и там уселся на приготовленное ему место. Из леса приволокли кабанью тушу – часть навцов ходила на лов, – ее принялись разделывать и жарить. Пятна крови на белом снегу издали бросались в глаза. До вала ветром доносило запах жареного мяса, и это усиливало смятение былемиричей: они себя уже видели это добычей, которую подручные Кощея вот-вот примутся разделывать.

Со вчерашнего вечера в Былемире не утихали толки и споры. Нашлись те, кто с самого начала, помня о судьбе Мыслова городка, предлагали покориться и выдать требуемое.

– Да это ж Кощей – какая ж ему вера? – возражал им Доброван. – Нынче дань возьмет, завтра опять придет! Какое его слово? Так и будет ходить, пока все до зерна не вынесет!

– Пугнуть его прочь, да и пусть к себе в Кощное проваливает! – горячо поддерживали его Вьяр, Чаенег, Добровановы сыновья Судилка и Житняк, а с ними другие, помоложе и посмелее. – Позор нам, Былемировым внукам, если одних рогов испугаемся!

Старейшины толковали, что делать и чего ждать. Чего ожидать не приходилось, так это помощи со стороны. Уже два поколения, с тех пор как князья вятичей были перебиты в Кудояре – тот самом, что теперь звался Кощеева гора и дал приют новому жутком властителю, – оковские вятичи жили каждый свои родом и некому было их объединить для борьбы хотя бы и с Кощеем.

– Были у нас князья живые, да вот теперь дождались мы мертвого князя, – вздыхали старики.

– Ну а коли ему покоримся, сами кто будем – живые или мрецы? – отвечал им Судилка Доброванович.

– По какого это Перуна он толковал, что, мол, за ним идет?

– Да где же это Перун Кощею вослед ходит? Морочит нас, чучело рогатое, да и только!

– А ну давайте, соберемся все, мужики, молодцы, парни, кто постарше, вооружимся, нападем на него! – настаивал отважный Вьяр. – Нас тут в городе с четыре десятка, у него столько нет! Не стыдно ли нам перед дедами такими трусами быть?

– Нападешь ты на его, Вьярко! – возражали недовольные такой удалью. – Слышал, что он сказал – заговоренный он! Оберегает его Марена сама, стрелы отводит! Сам ведь уже пробовал бить по нему, да не попал ни разу!

– По нему не попал, а по мрецам этим глядишь и попаду! Не могут они все заговоренными быть!

– А вот могут! Они ж мрецы, мертвые уже – их не убьешь!

– А коли они мертвые, зачем им жито и скотина? Коли едят как живые, стало быть, и убить можно!

– Так от веку дедов угощают, не знаешь, то ли?

– Дедов паром угощают, не видел я, чтобы они репу грызли!

– Увидишь, как он твою голову сгрызет заместо репы!

– А у тебя-то что в голове, коли такой робкий? Хочешь свою корову отдать? А завтра он бабу твою потребует – тоже отдашь?

Доброван с трудом улаживал ссоры, не приносившие светлых мыслей. А что-то решать было надо. Хуже всего обстояло с водой: в городке за валом не имелось колодца, воду всегда брали из реки, но теперь туда не пускала Кощеева рать. Хорошо, что было много снега: его собирали с крыш и везде, где он оставался чистым, и топили. Но скотину ведь тоже нужно поить, и надолго снеговых запасов не хватит. Надежда же, что Кощей сам уведет свою рать, была совсем слабой: только сильный мороз, быть может, прогонит ее назад на Кощееву гору. Да и то сомнительно – мерзнут ли мертвецы?

Снова стемнело: близилась вторая ночь осады. К этому времени все в городе уже были измотаны от усталости, недосыпа и страха, нападала вялость и безразличие, но отдаться на милость Кощея и его воинства было страшнее, чем ждать, надеясь на милость богов. В каком виде эта милость может явиться – никто не знал. Даже Перун едва ли поразит нечистиков огненным копьем – спит он в глубокой туче снеговой.

Доброван и Вьяр, взяв дело в свои руки, распределили стражи между мужиками и парнями, часть выставили на стену, остальных отправили отдыхать.

Женщин и детей разогнали по избам: нечего под ногами путаться и напрасно мерзнуть. Дединка тоже улеглась. Накрылась овчинным кожухом с головой, чтобы не слышать болтовню баб, их жалобы и страхи. И без них было тошно. Стараясь заснуть, хотела подумать о чем-нибудь приятном, но из приятного приходило в голову только то, о чем вовсе не следовало вспоминать: ее встречи с Торлейвом. Особенно те две, во дворе. Как она его окликнула и он подошел, а потом обнял ее и прижал к груди под распахнутым кожухом, накрыл его полами, защищая от холода. У него-то кожух на щипаном бобре, истинно княжеский, и пахло от него на морозе так приятно. Да и сам Торлейв прочим парням не чета: в каждом его движении Дединка замечала особенное достоинство, уверенность, но при этом чувствовалась в нем доброта, какую она и от кровных родичей не всегда видела. В тот вечер, когда он вдруг ее обнял, когда она ощутила тепло его тела, запах его волос, он непривычного блаженства забыла, о чем хотела сказать. Хотелось прижаться щекой к его щеке, но она сдержалась, понимая: если она это сделает, Торлейв ее поцелует, и никакого разговора не выйдет. Они так и будут целоваться, пока Хлина их не застукает. Может, так и надо было? О чем она хотела говорить? Об Унезоре? Он, как выяснилось, того не стоил, жидковат оказался против Торлейва. Однажды получил прялкой по лбу да и унялся.