— Я тоже, — одними губами сказала Малка. Когда они уже сидели за столом, старшая дочь лукаво спросила: «Господин Бергер, а почему вы так рано в гости пришли? До завтрака еще».
Он подмигнул девочкам: «Потому, что сватался к вашей маме». Малка ахнула, и девочки наперебой закричали: «Мама! Мамочка! Что ты сказала?»
— Сказала, что я согласна, — кивнула женщина. Сара прижалась рыжей головой к плечу матери: «Наконец-то!»
Элишева оправила вуаль на голове у Малки и присела рядом с ней: «Помнишь, что я тебе утром говорила, в микве? Не бойся ничего».
Малка только кивнула. Элишева забрала ее из дома на рассвете. В микве, проследив за окунанием, подождав, пока Малка оденется, женщина взяла ее за руку: «Что ты мне рассказывала, так помни, это все из-за того было, что рав Судаков болел. Сама знаешь. Не стесняйся, пожалуйста. Мудрецы нам не велели глаза закрывать. Смотри, — Элишева задорно рассмеялась, — трогай…»
Малка исподтишка взглянула на нее: «Она смелая…, Как мать ее, мне папа рассказывал. Ничего не боится, на юг ездит, в пустыню, одна, на коне…, А я?». Женщина вздрогнула и помотала головой, отгоняя видение. Черное, искаженное, нечеловеческое лицо опять нависло над ней.
Малка подняла голову: «А ты?»
Элишева сладко потянулась. Она была в простой, холщовой, по щиколотку юбке, в такой же блузе, из-под светлого платка чуть выбивались темные локоны. Женщина довольно ответила: «Конечно, дорогая моя. Я тебе больше скажу, — она наклонилась и что-то шепнула Малке на ухо.
— Нескромно, — заалела женщина.
Элишева хмыкнула: «Это тебе говорю просто, чтобы знала ты. Рамбам, благословенной памяти, писал, что между мужем и женой ничего нескромного быть не может». Элишева рассмеялась: «Я те же книги читаю, что и Моше, наслышана о таких вещах». Она обняла Малку: «Шломо твой на тебя насмотреться не может, все хорошо будет. Пошли, — велела она, — одеваться надо, к хупе, скоро женщины придут».
Малка выглянула во двор — там уже собирались люди, вечерело. Она увидела бархатный балдахин: «Тогда…, все так богато было…, Он триста человек пригласил, кормил их, все семь дней…, А я сидела наверху и плакала, от боли, от страха…, Он мне запретил пойти домой, увидеть папу, Батшеву…, И потом все время было больно, и больше ничего».
Сейчас хупа была скромной. Госпожа Судакова и другие женщины готовили стол, Малка даже не захотела шить новое платье. «Да зачем, папа, — улыбнулась она, — какая разница? Мне и так хорошо, а Шломо на все это внимания не обращает».
Они, как и положено, не виделись неделю. Малка за это время успела послать ему подарок, вышитый мешочек для талита. Бергер передавал подарки каждый день — с девочками. Шкатулку палисандрового дерева, красивый, серебряный гребень, маленькое, в резной, ореховой раме, зеркальце. И записки. Читая их, Малка только краснела — она и не знала, что можно писать стихи на святом языке.
Отец только улыбался. Сидя за столом, подождав, пока внучки уйдут спать, Аарон подмигнул Малке: «Я твоей маме тоже стихи послал. Песню, ее на ладино поют. О розе, что расцветает в мае».
— Мне ее Элишева пела, — Малка покраснела. «Она очень красивая, папа. А ты в маму сразу влюбился?»
— Как только увидел, — вздохнул Аарон. Дочь поднялась наверх, пожелав ему спокойной ночи. Он все сидел, глядя на трепещущие огоньки свечей: «Бывает и по-другому. Видишь человека, видишь, а потом понимаешь, что жизни тебе без него нет. Но не получилось ничего. И не получится, что уж теперь».
В дверь постучали. Элишева быстро обняла Малку: «Дядя Аарон пришел, благословлять тебя. А потом Шломо увидишь».
Она пропустила Аарона в комнату. Малка взглянула на отца: «Он с девочками сегодня побудет. Чтобы мы могли, ну… — женщина тяжело вздохнула и увидела за спиной Аарона жениха. Бергер стоял, глядя на нее. Отец, наклонившись, тихо сказал: «Я люблю тебя, милая, будь счастлива», а Шломо, подняв вуаль, только сглотнул и прошептал что-то. Малка вдруг поняла: «Буду».
Все время, пока она стояла рядом с Бергером, под хупой, когда она слышала голос раввина, когда отец давал ей отпить из тяжелого, серебряного кубка, она улыбалась — уверенно. Двор был разделен временной, деревянной стеной на женскую и мужскую половины. Когда начались танцы, Элишева крикнула женщинам: «Поднимайте ее!»
Малка только ахнула. Девчонки запрыгали вокруг ее кресла. Госпожа Судакова, рассмеявшись, вручила ей связанные платки. Женщины захлопали в ладоши. Маленькая Циона, задрав голову, восхищенно сказала: «Как красиво!»
Лея подхватила внучку на руки и шепнула ей: «И у тебя так будет, обязательно!». Малка увидела мужа — его тоже подняли на кресле. Расхохотавшись, женщина перебросила ему платки. Она ощутила на лице теплый, ласковый, летний ветер. Откинув голову назад, слушая пение мужчин, Малка отчего-то подумала: «Раньше так не делали, с платками. И зря».
Муж улыбался ей. Малка, придерживая подол платья, нагнулась к танцующим женщинам. «Ближе! — жалобно попросила она. Кресло оказалось совсем рядом с перегородкой, и Малка успела услышать его голос: «Я люблю тебя!»
— Я тоже! — крикнула она, и, краснея, оглянулась. Мужчины пели все громче и Малка успокоено вздохнула: «Такой шум, что никто ничего не разобрал. Нескромно, конечно, на людях это говорить».
Отец подозвал ее к перегородке и смешливо сказал: «Шломо уже как на иголках. Иди, милая. Через неделю переезжать начнем. Не волнуйся, Моше обещал, что до праздников они успеют ваш дом отремонтировать».
Малка поцеловала девчонок. Элишева велела ей: «Иди, иди, все за полночь сидеть будут. Твои хоть потанцуют вволю, мы с госпожой Судаковой за ними присмотрим».
Муж ждал ее у ворот. Малка выскользнула с женской половины. Бергер, увидев ее, вздохнул: «Каждый день буду ей говорить, какая она красивая, но и того мало». Он робко протянул руку. Малка, помедлив, коснулась пальцами его ладони. Она была твердой, надежной.
— Шломо, — тихо сказала Малка. Бергер покраснев, шепнул ей: «Я тебе это уже говорил, и еще раз повторю, и буду повторять всегда. Я люблю тебя».
Они уходили, держась за руки. Позади, во дворе ешивы, пели: «Опять будет слышен голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты — в горах Иудейских и на улицах Иерусалима».
Степан поднял голову — он сидел при свече, читая Тору. На свадьбу он не пошел, хоть рав Горовиц и убеждал его, что Шломо и Малка будут рады.
— Не надо, — мягко сказал он тогда Аарону. «Зачем? Не положено такое. Сами знаете, рав Горовиц, с бывшей женой только тогда можно встречаться, если это детей касается». Он повел рукой: «В остальном не след с ней видеться».
Дверь скрипнула. Жена, улыбаясь, устроилась за столом напротив него. «Еще танцуют все, — тихо заметила Лея. «И дети тоже, пусть порадуются. А я по тебе соскучилась».
— Я тоже, — он протянул руку и погладил ее ладонь. «Боль ушла, — понял Степан. «Как Лея появилась, сразу легче стало».
Лея прошла в маленькую кухоньку. Налив, им лимонада, принеся пирог, жена попросила: «Ты почитай мне, Авраам. Ты так хорошо читаешь».
Он читал Псалмы, все еще держа ее за руку, в раскрытые ставни был виден спящий, тихий сад. Уже лежа в постели, обнимая Лею, он подумал: «Феде я написал, Ханеле тоже. Моше позаботится, отправит им все. Лею жалко, конечно, одну оставлять, но что делать. Пришло мое время».
— Многие дочери поступали доблестно, но ты превзошла их всех; женщина, боящаяся Господа, да восхвалится. Воздайте ей за творения рук ее, и да прославится она в городе делами своими, — шепнул он жене и почувствовал, что Лея улыбается.
Она положила голову ему на плечо и неслышно вздохнула: «Как он без меня, один? Ничего, Элишева хорошая женщина, хозяйственная, семья у нее присмотрена. Авраам ни в чем нужды знать не будет. Жаль, конечно, его покидать, но Господь так рассудил. У престола Всевышнего мы встретимся, я знаю».
— Я люблю тебя, — одними губами сказала Лея. Он, погладив прикрытую платком голову, поцеловав темные глаза, ответил: «И я, милая. И всегда любил. Спи, счастье мое, я здесь, я с тобой».
