Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

— Мальчика одного гулять отпустили, — смешливо подумала Марта. «И вправду он похож на Теодора, как две капли воды». Уже подходя к дому Тео, Марта замерла и оглянулась. «Нет, — подумала она, — померещилось. Я и не узнаю Мишеля, я его в последний раз видела, как ему два года исполнилось. Потом короля вывозили, мы в подполье ушли…, Двадцать пять лет ему, большой мальчик».

Марта коротко вздохнула и потянула на себя большую, с бронзовой ручкой, так знакомую ей дверь.

В Латинском квартале было безлюдно. Студенты разъехались на каникулы, занятия в Сорбонне закончились. Высокий юноша, в простом сюртуке, что шел по улице, зажав под мышкой папку с бумагами, подняв голову, посмотрел на вечернее небо.

— Жалко будет уезжать, — подумал Нат. «Месье Бернар предлагает остаться, сначала помощником адвоката, а там — посмотрим, как он сказал. Но ведь мама совcем одна…, И Дэвид, он, же подросток еще…, Он мой брат, и круглый сирота. Надо с ним рядом быть»

Мать написала ему о смерти отца. Потом стал писать Дэвид — аккуратным, еще ученическим почерком. Нат аккуратно отвечал на письма, рассказывая ему о Сорбонне и Париже. Когда погибла Тони, Нат написал брату: «Я обязательно вернусь, мы теперь вдвоем остались. Летом я получаю диплом, так что к сентябрю буду в Америке. Меня в Париже ничего не удерживает».

Он лукавил. Увидев впереди еще освещенную булочную, Нат остановился и пригладил темные, чуть вьющиеся волосы. Он помялся на тротуаре, и услышал звонкий, веселый голос: «Месье Фримен! Заходите, я вам багет оставила, и пирожные ваши любимые, с кремом».

Она стояла за прилавком — маленькая, ладная, с черными, пышными волосами, и кожей цвета лучших, нормандских сливок. «Мы уже закрываемся, — девушка блеснула жемчужными зубами. «Как у вас дела в ресторане идут?»

— Отлично, мадемуазель Ле Блан, — Нат покраснел, рассчитываясь. «Заходите, я буду рад вас видеть»

— Неужели? — тонкая бровь поднялась вверх. Ее звали Бланш, Бланш Ле Блан, «белее белого», — смеясь, говорила она. Нат уже два года покупал хлеб в одной и той же булочной — просто, чтобы вдохнуть ее запах — выпечки и пряностей, чтобы увидеть, как она, с засученными до локтей рукавами платья, замешивает тесто.

— Завтра, — со значением сказала мадемуазель Бланш, — будут марципаны. Я вам отложу. В ресторан я бы пришла, — девушка развела руками, — но не с кем, месье Фримен. А одной неприлично, — она сморщила изящный носик. «Спокойной вам ночи».

— И вам тоже, — он зарделся. Повернув во двор, поднявшись на четвертый этаж, Нат осторожно постучал в дверь своей каморки.

— Я здесь, — донесся до него мужской голос. Мишель лежал на кровати, закинув руки за голову, смотря в потолок. Нат положил покупки на стол. Присев на каменный подоконник, юноша взглянул на черепичные крыши Парижа.

Он услышал, как чиркнуло кресало. Мишель, раскурив сигару, привалившись к стене, обреченно сказал: «Приехали. Я их видел сегодня, всех — маму, отца, Пьера…».

Нат помолчал и осторожно заметил: «Может быть, ты на улице к ним подойдешь…, Хотя нет, это тоже опасно».

— Тебе почта пришла, — Мишель кивнул на стол. Он провел рукой по коротко стриженым, белокурым волосам: «Я маму так давно не видел, понимаешь. Только письмо передал, с отцом, когда мы из Москвы уходили. Я не хочу, чтобы они сейчас из-за меня рисковали».

Нат распечатал письмо: «Дорогой племянник Натаниэль, пишет вам отец Констанцы, дедушка вашего брата — Джованни ди Амальфи. Я приехал преподавать в Сорбонну, на год. В Париже ваша тетя Марта, и кузины, мы были бы очень рады вас видеть. Меня вы можете найти на кафедре математики».

Нат передал записку Мишелю. Тот пробежал ее глазами: «Они же не знают, что я здесь».

— И не узнают, — уверил его Нат. «Слово чести. А ты бы ехал на Эльбу, дорогой мой, вместо того, чтобы срок на каторге зарабатывать».

— Я еще не все сделал, — голубые глаза сверкнули в полутьме каморки. «И хватит об этом, пожалуйста. Накрывай на стол, — Мишель поднялся и прошел к нише в стене, прикрытой холщовой занавеской, — я мясом разжился. Потом я тебе с перепиской помогу, ты еще работу взял, как я вижу, — он кивнул на папку.

— Спасибо, — ответил Нат. Поставив на стол грубые, фаянсовые тарелки, юноша неожиданно весело заметил: «Попробуем, что за ветчина у сторонников его величества».

— Отменная ветчина, — уверил его Мишель и оба расхохотались.

Нат сварил кофе с кардамоном. Хозяин его ресторана потерял ногу в египетском походе Наполеона. Когда его величество уехал из Парижа на Эльбу, Нат, зайдя в ресторан, остановился — все литографии с портретами императора были сняты со стен. «Что, месье Жилон, — не удержался Нат, — вы у нас теперь роялист, внезапно?»

— Язык свой прикуси, — посоветовал хозяин. Он, стоя на кухне, наблюдал за тем, как булькал на плите биск. Жилон в армии был поваром, и привез из Египта множество восточных рецептов — острых, пряных. Когда они с Натом, сидя в задней комнате, разбирались со счетами поставщиков, Жилон затянулся кальяном, и хмуро сказал: «Это ненадолго, дорогой мой. Париж еще забурлит, и вся Франция тоже. А что я портреты снял — его величество меня простит, незачем каторгой рисковать. Надо просто спокойно работать и ждать его возвращения».

Нат тогда, неожиданно, спросил: «А вы видели, его величество?»

— Даже кормил его, — Жилон рассмеялся и вдруг посерьезнел: «Он, дорогой мой, каждого солдата в армии в лицо знал, и по имени. Нет других таких полководцев, как он, и не будет, никогда».

Так они с Мишелем и познакомились. Месье Жилон попросил приютить посланца его величества. Мишель был в Париже под чужими документами, надежными, как он сказал. Нат даже не стал спрашивать — чем занимается капитан де Лу. Они в первый же вечер выяснили, что оба из одной семьи, что приемная мать Мишеля — младшая сестра покойного отца Ната. Мишель говорил, что он в Париже до конца лета, а потом, как он выразился: «отправится дальше».

Отпив кофе, приняв от Ната пирожное, Мишель усмехнулся: «К мадемуазель Бланш заходил, вижу. Так и будешь у нее багеты покупать, до тех пор, пока в Бостон не уедешь?»

Нат покраснел и что-то пробормотал. «Мне, — заметил Мишель, вытирая пальцы салфеткой, — она пирожных не оставляет, месье Фримен, — он подмигнул юноше.

— Я цветной, — хмуро ответил Нат, убирая со стола, — а она белая. Не по пути нам, Мишель. Зачем я ей нужен? Я тебе рассказывал, в Америке на такие браки косо смотрят. Пусть по мне и не видно, что я цветной, а все равно — в паспорте это написано, и у моих детей так же будет.

— Если женщина тебя любит, ей это не важно, — махнул рукой Мишель. Нат, разозлившись, выпрямился: «Не знаешь ты, что такое рабство. У нас, на севере, хоть и нет его, а все равно — цветные от белых отделены. Вот я, дипломированный адвокат, и что? Меня в суд никто не пустит. Все документы буду я готовить, а выступать на защите белому придется. Какая женщина захочет своим детям такой судьбы? Ездить в отдельных почтовых каретах, останавливаться на постоялых дворах для цветных…, Нет, нет, я о ней и думать даже не хочу, — Нат представил себе ее кремовую, нежную кожу, черные, большие глаза, кудрявые волосы, и повторил: «Не хочу».

Мишель долго молчал, затягиваясь сигарой, а потом спросил: «А у вас, на юге — негры восстания не поднимают? Или им в рабстве нравится? — он зорко посмотрел на юношу.

— Кому же там понравится, — в сердцах отозвался Нат. «А восстания…, Было несколько, но откуда неграм оружие взять? Бегут на север, и все. Как мои родители убежали. Есть Подпольная Дорога, есть проводники, безопасные дома…, Я тебе говорил, так моя сестра погибла, и мамы первый муж. Только это капля в море. Мой дядя Тедди правильно говорит — надо все делать законным путем, как мой отец мою бабушку освободил».

Мишель потушил сигару. «Пока вы своего законного пути будете дожидаться, — сочно сказал он, — у вас внуки родятся, и тоже — в рабстве. А что оружия у негров нет, это, дорогой мой, дело поправимое. Мы, как из России уходили, с нами тысячи крестьян сбежали, тоже рабов. Если бы мы оружие им дали — они бы против своих владельцев поднялись, уверяю тебя». Мишель указал за окно: «Ты мне рассказывал, с Елисейских полей их солдаты уходят, в деревню. Не хотят в Россию возвращаться».