— Меня отпустили, — Юджиния рассмеялась. «Его величество с братом еще заняты. Царственные особы хотели послушать песни, что не предназначены для девичьих ушей».
— Беранже, — утвердительно сказал Пушкин. «Я его очень люблю». Он повертел в руках блокнот: «Я тоже иногда пишу вещи, которые никто не напечатает. Их переписывают, конечно…, - он вздохнул и Юджиния велела: «Почитайте».
Она, зачарованно, слушала. Потом, нетвердо выговаривая слова, девушка повторила: «И на обломках самовластья напишут наши имена…, Вы в это верите, месье Пушкин?»
— Верю, — ответил он. Юджиния, взглянув на свои золотые, привешенные к браслету, часики, озабоченно заметила: «Пора возвращаться. Вы меня не провожайте, не надо». Она взглянула на Пушкина: «Вижу, вы о других вещах думаете».
— Думаю, — пробормотал он, открывая блокнот. «Вы простите меня…, - а потом он прислонился к подножию статуи и начал писать — быстро, что-то шепча.
Когда он поднял голову, Юджинии уже не было.
— Так всегда, — вздохнул юноша, — но что, же делать, если это, — он посмотрел на исчерканную страницу, — меня сильнее. Конечно, надо еще работать…, - он тихонько прочел:
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И Рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством Свободы просвещенной
Взойдёт ли наконец прекрасная Заря?
— Увижу, — Пушкин, скинув сюртук, засучив рукава рубашки, опять устроился на траве, погрузившись в свои записи.
Юджиния шла по главной аллее к Александровскому дворцу. Услышав сзади стук копыт, она обернулась. Всадник, — в военной форме, на кровной, вороной лошади, — спешился и склонил непокрытую, светловолосую голову. «Мадемуазель, простите мне мою смелость, но вы совсем одна, я подумал, что….»
Юджиния улыбнулась: «Это императорский парк. Ее величество Мария Федоровна уверила меня в том, что он совершенно безопасен, месье. Но все равно, спасибо вам.
— Я вас провожу, — он погладил лошадь и велел: «Скачи на конюшню, милый».
— Он очень умный, — заметил молодой человек, — мы с ним вместе с тех пор, как мне четырнадцать исполнилось. Он меня с полуслова понимает, мадемуазель…., - он вопросительно взглянул на Юджинию.
— Юджиния Кроу, — девушка протянула руку: «Какой он высокий. Выправка отличная, сразу видно, что офицер. Но он в другом звании, не поручик, форму кузена Пьера я помню».
Молодому человеку вряд ли было больше двадцати пяти. «Какие глаза, — подумала Юджиния, — красивые, конечно, голубые, но как лед. Даже страшно становится».
Офицер рассмеялся, и она, — непонятно почему, — вздрогнула. «Вы пианистка, мой старший брат говорил. Я поэтому и гнал коня, боялся опоздать на концерт».
— Ваше высочество, — Юджиния зарделась, — простите, я никак….
— Месье Николя, — великий князь склонился над ее рукой, — и никак иначе, мадемуазель. Иначе я обижусь. Вы же не хотите, — он быстро, почти незаметно, улыбнулся, — чтобы я обижался?
— Нет, — заставила себя ответить Юджиния, — нет, месье Николя.
— Вот и славно, — покровительственно сказал великий князь, — бегите. Я переоденусь и сразу же приду в зал.
Он проводил глазами ее стройные, в кремовом шелке, плечи: «Посмотрим, мадемуазель Эжени, удастся ли вам сделать так, чтобы я действительно не обиделся».
Потом она играла Моцарта. Николай, устроившись на диване, рядом с матерью, любовался рыжими, светящимися в лучах полуденного солнца волосами девушки.
Он искоса взглянул на старшего брата. Император сидел, закрыв глаза, длинные, темные ресницы дрожали. Николай увидел, как он незаметно, нежно касается руки жены.
— Детей у них уже не будет, — подумал великий князь, — и, слава Богу. Ей сорок лет, хоть они и помирились, но все равно…., Императором стану я, в этом сомнений нет. Константин дурак, из-за женщины отказаться от права на престол. Я такого не сделаю, никаких морганатических браков. Мадемуазель Эжени останется в России, вот и все. Станет моей любовницей. Она никто, дочь какого-то торговца. Но как она хороша…, - Николай посмотрел в сторону рояля и встретился взглядом с холодными, зелеными глазами.
Маленькая женщина, в платье цвета палых листьев, в бархатном тюрбане, улыбнулась. Когда Юджиния закончила играть, Марта весело объявила: «А теперь, господа, месье Глюк!»
— Это ее мать, — понял Николай. «Смотрит-то как. Словно у Гомера медуза. Поневоле в лед обратишься. Ерунда, ничего она не скажет, и отец этой Эжени тоже. В конце концов, я будущий император, и беру себе все, что захочу».
Раздался звук мягкого, бархатного контральто. Александр закрыл глаза: «Четверть века прошло. Я ее в первый раз увидел там, в Эрмитажном театре. Надо будет письмо оставить, для Николя, чтобы он о ее семье позаботился потом. Это не сейчас, еще не время. Так бы и слушал ее, всегда, до самой смерти моей».
Ее голос наполнял комнату, вырывался в открытые окна. Александр грустно подумал: «Орфей обернулся, когда покидал Аид. А я не буду. Если я решу, то пойду до конца».
Он ощутил, как жена ласково гладит его пальцы. Откинувшись назад, он погрузился в сладкое, без конца и края, блаженство, любуясь все еще прекрасным, величественным лицом Тео.
Император и флигель-адъютант завтракали. Окна кабинета выходили на Неву, было раннее, ясное, летнее утро. Александр отпил кофе: «Рапорт я ваш прочел, Петр Федорович. Похвально, что вы хотите в действующую армию вернуться, однако, — он положил большую, но изящную руку на кожаную папку, — мне великий князь Николай подал проект. Будем ваше инженерное училище расширять и переводить в Михайловский замок. Откроем офицерское отделение, нужны будут преподаватели…»
Петя покраснел: «Мне всего двадцать три года, ваше величество».
— Однако вы успели прослушать курс в Кембридже, — Александр отставил чашку. Указав на шкатулку красного дерева, он разрешил: «Курите, курите».
— Мне брат написал, — Петя затянулся сигарой, — что в Южной Америке, они заворачивают табак в тонкую бумагу. Называется papelate. Они воюют, нет времени на долгие перекуры, а эти самые papelate быстро сгорают.
Он предупредительно чиркнул кресалом. Александр добродушно сказал: «Конечно, всегда интересно послушать о Южной Америке. Однако, вы, поручик, мне сейчас зубы заговариваете. Я справился, у вас уже три публикации, совместно с бароном фон Шиллингом. Электричеством занимаетесь, ищете способ передавать сведения по проводам».
— Это прототип, — смущенно ответил Петя, — мы еще работаем…, Но у нас уже есть способ удаленно подрывать мины…, - он оглянулся и добавил: «Я вам все начерчу…, покажу».
— Идите преподавателем в училище, — велел Александр, — делайте свое дело, а потом продемонстрируйте мне этот…, как он будет называться?
— Телеграф, — улыбнулся Петя и вспомнил, как отец показал ему старый блокнот. На первой странице легким, летящим почерком, было написано: «Миру от Антуана Лавуазье, с благодарностью. Дорогой ученый будущего! Это всего лишь мои размышления о связях элементов, об их месте в той стройной картине природы, что даровал нам Господь. Пользуйся ими для блага и величия науки».
Петя полистал страницы и грустно сказал: «Надо сидеть, разбираться. Но я не химик, я физикой занимаюсь…»
— И я не химик, — отец забрал блокнот. «То есть, с Лавуазье покойным меня не сравнить. Ничего, — он подмигнул Пете, — сыну твоему пригодится. Или внуку. Или еще кому-нибудь».
— И женитесь, — смешливо добавил император, затягиваясь сигарой. «Я раньше вас обвенчался».
Петя все смотрел на темно-синюю, сверкающую Неву, а потом, разозлившись, решил: «Приду к ней, и все скажу. Не по душе, так не по душе. Ничего, не мальчик, справлюсь. Она потом уедет, и я себе этого никогда не прощу».
— У меня месье Кроу был, — будто услышав его, заметил император, — рассказывал о железных дорогах. А вы, поручик, катались на этих самодвижущихся тележках?
— Конечно, ваше величество, — кивнул Петя, — когда в Англии жил. Они сейчас развивают скорость до десяти миль в час, но Майкл…, сэр Кроу, сын месье Кроу, обещает, что доведет ее до тридцати миль. Путь от Петербурга до Царского Села займет полчаса, а до Москвы — меньше суток.
