Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Неделю спустя они достигли Аксу, уйгурской столицы. Руины древних сторожевых башен поднимались из того, что Жоссеран сначала принял за туман. Но по мере их приближения он увидел, что этот туман на самом деле был пыльной бурей. Древний город лежал чуть дальше, скопление белых зданий, укрывшихся под качающимися тополями, прижавшись к подножию желтых лессовых утесов. Зеленая полоса оазиса тянулась вдоль берегов реки.

Внезапно они оказались на затененных тополями аллеях между зелеными полями, засаженными помидорами и баклажанами. В оросительных каналах сверкала вода. Молодая девушка закрыла лицо при виде этих неверных, а маленькие мальчики, купавшиеся нагишом в ручьях, смотрели на них огромными черничными глазами. Люди в тюбетейках выбегали на улицы, седобородые старики толкались и пихались вместе с остальными, чтобы получше разглядеть этих странных варваров, которых привезли с собой татары.

В ту ночь они остановились не в караван-сарае, а в доме местного даругачи, назначенного татарами правителя. Была трапеза из баранины с рисом и специями, и слуги с подносами фруктов и горшками ароматного зеленого чая, и настоящая кровать с шелковыми покрывалами.

Это было почти как снова ожить.

Но когда на следующее утро Хутулун вскочила на своего верблюда, она крикнула Жоссерану предостережение:

— Надеюсь, ты отдохнул! Отсюда мы вступаем в самую ужасную пустыню в мире. Скоро ты будешь мечтать вернуться на Крышу Мира!

***

XLVIII

Быстрота, с которой ночь опускалась на пустыню, удивила Жоссерана. Словно тебя бросили в темницу без окон и захлопнули за тобой железную дверь.

Иногда поздно вечером они видели вдали одинокий караван-сарай, и Хутулун заставляла их ускорять шаг, чтобы добраться до него до заката и найти укрытие за его желто-серыми стенами. Они измученно растягивались среди тюков и пеньковых веревок, над их кострами шипели котлы, и они были благодарны за укрытие от неумолимого пустынного ветра.

Но в другие ночи им приходилось разбивать лагерь в открытой пустыне, сгрудившись у скудного костра, сложенного из высушенного на солнце верблюжьего помета. Татары называли это арголом, и в этой бесплодной дикой местности это было их единственным источником топлива. По крайней мере, его всегда было в избытке, так как путь, которым они шли, был путем всех караванов; он был отмечен грудами камней через каждые четверть лиги. Одноглазый собирал корзины помета во время их дневного перехода, а когда они останавливались на ночлег, татары собирали еще по несколько пригоршней, пока разжигались костры.

Потом они ели жидкую похлебку из кобыльего творога, ставшую их основной пищей, прежде чем провалиться в черный, измученный сон на твердой земле, свернувшись калачиком в своих овчинах.

И тогда наступала очередь вшей начинать свой пир.

Однажды ночью Жоссеран остался сидеть, сгорбившись, у остывшего костра, еще долго после того, как остальные татары свернулись калачиком и уснули в своих дээлах. Хутулун тоже не уходила; он гадал, не стала ли она искать его общества так же сильно, как он теперь жаждал ее.

Уильям бодрствовал, сколько мог, словно нищий на пиру, но усталость наконец одолела его. Оставшись одни, Жоссеран и Хутулун смотрели, как умирает огонь, слушая рокочущий храп татар. В темноте Одноглазый бормотал что-то демонам, одолевавшим его во сне. Верблюды фыркали и лаяли.

— Расскажи мне о себе, христианин, — тихо сказала Хутулун.

— Что ты хочешь знать?

— Расскажи мне об этом месте, о котором ты говоришь. Об этом Утремере. Ты там родился?

— Нет, я родился недалеко от города Труа, в Бургундии, провинции страны под названием Франция. Я не видел его уже пять лет, а то и больше. С тех пор моим домом стало место под названием Акра, великий город и крепость у моря.

— Каково это — жить в крепости? Тебе не кажется иногда, что ты в тюрьме?

— Я всю жизнь прожил за каменными стенами. Я к этому привык. Это эти бескрайние просторы пугают меня.

— Я бы никогда не смогла жить за стеной. Цивилизованному человеку нужна трава под ногами и оседланный конь.

Он посмотрел на небо. Оно было как кусок черного бархата, усыпанный алмазами. Прекрасное, но оно заставляло его чувствовать себя нагим.

— Однажды, когда я был ребенком, я решил узнать, сколько на небе звезд. Я вылез ночью из замка, лег в поле и начал считать.

— И сколько их?

— Не знаю. Я уснул. Отец нашел меня под большим дубом, почти замерзшего, и ему пришлось нести меня домой. Я очнулся на меховой шкуре у большого камина. С тех пор я больше никогда не хотел так близко знакомиться с ночью. И так холодно мне тоже никогда не было. До Крыши Мира.

Он вспомнил, как руки отца обнимали его, согревая, как его борода щекотала щеку. Это должно было быть приятным воспоминанием, но оно было омрачено печалью, как и многие другие его воспоминания.

«Может, ему следовало оставить меня там, под тем дубом», — подумал Жоссеран.

— Мой отец много раз приносил меня домой, — сказала Хутулун. — Я всегда убегала по ночам. Я хотела летать, касаться звезд кончиками пальцев. — Она протянула руку к ночному небу. — Христианин, у вас есть имена для звезд?

— Вон та — Полярная звезда, — сказал он, указывая на север, — но у нас есть и названия для скоплений звезд. — Он указал над головой. — Например, вон то мы называем Большой Медведицей. Если долго смотреть, можно представить себе очертания медведя.

— Тогда у тебя прекрасное воображение, — сказала она, и он рассмеялся. — Для нас это Семеро Гигантов. Видишь ту звезду, вон там. Это Золотой Гвоздь. Там боги привязывают своих коней.

— Вы верите в нескольких богов?

— Я верю, что их может быть несколько. Кто знает?

— Но есть только один Бог, который сотворил нас и все сущее.

— Откуда ты знаешь, что бог только один? Ты был на Голубом Небе, чтобы убедиться в этом?

— Это моя вера.

— Вера, — повторила она. — У меня есть вера, что мой конь довезет меня до конца пути. Остальное я должна знать сама.

Они немного помолчали.

— У тебя есть дети, христианин? — внезапно спросила она.

— Была. Дочь.

— Что с ней случилось?

— Она умерла.

— А твоя жена?

Он замялся. Сколько он должен рассказать этой женщине о своем прошлом? И даже если расскажет, сколько она сможет понять, если ее обычаи так сильно отличаются?

— Она далеко, во Франции.

— Ты ее любишь?

— Я любил ее тело.

— Давно ты ее не видел?

— Уже много лет. Думаю, она уже и забыла, как я выгляжу.

— Почему ты к ней не вернешься?

— Потому что она, по правде, не моя жена. Она принадлежит другому. Это грех на моей душе.

Хутулун кивнула. Взять жену другого мужчины было преступлением и у татар. Она плотнее закуталась в шарф, защищаясь от холода. Он видел только ее глаза и отблеск огня в них.

— Скажу тебе откровенно, — произнес он. — Я никогда не думал ни об одной женщине как о чем-то большем, чем подушка, нечто мягкое, с чем можно лечь ночью. Я не слишком вольно говорю?

— Нет, конечно. У моего отца много жен, которых он держит для телесных утех. Но любимая жена у него только одна, и теперь, когда он стал старше и кровь его остыла, он проводит с ней большую часть времени. Они много разговаривают.

— Иметь больше одной жены — это неправильно.

— Почему?

— Мужчина должен контролировать свои низменные желания. Они оскорбляют Бога.

— Это то, чему учит тебя твой святой человек?

— Может, я его и не слишком жалую, но я верю, что он понимает волю Божью лучше меня.

— Как человек может понять волю богов? Столько в жизни неопределенного.

— Закон Божий незыблем. А дело людей — его соблюдать.

— Меня с детства учили подчиняться лишь закону Чингисхана, нашего Великого хана, потому что именно это делает нашу империю сильной. А что до богов, мы стараемся прислушиваться к духам Голубого Неба, как можем. Но ни в чем нет уверенности.