Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Куда ты ходил с татарской ведьмой?

— Она хотела показать мне пещерные росписи, которые эти последователи Боркана оставили в одной пещере.

— Ты блудил с ней, я знаю! Держись от нее подальше, тамплиер! Женщина — врата Дьявола, путь нечестия, жало змеи.

— Тогда зачем Господь создал Еву, церковник?

— Она была помещена на землю, чтобы сохранить наш род и заботиться о наших детях и домах. Она также была создана как искусительница, чтобы испытать нашу святость. Все зло приходит в мир через Женщину.

— Ты так думаешь, брат Уильям? Потому что мне кажется, что оно приходит к нам через мужчин. Я не видел, чтобы женщины резали детей и насиловали других женщин, но я видел, как это делают мужчины. Даже мужчины с крестами, нашитыми на их сюрко.

— Если эти женщины и дети, о которых ты говоришь, были сарацинами, то ты должен знать, что Папа дал особое дозволение тем, кто избавляет мир от неверных. Это называется малецид — убийство творящих зло. Следовательно, это не грех. Но мы говорим не о грехе насилия. Мы говорим о грехе похоти.

— Похоть не кажется таким уж ужасным грехом, когда видишь людей с выпущенными кишками. Разве в Библии не сказано: «Не убий»?

— Ты хочешь спорить со мной о богословии, тамплиер? Говорю тебе, человек не всегда может быть кротким. Разве Господь не изгнал менял из Храма? Избавлять мир от греха — не грех.

— Я узнаю грех, когда вижу его. Я знаю, что когда человек режет другого и продает его детей в рабство, то это грех, будь его жертвы франками или сарацинами. И как может младенец быть злым? На то была воля Божья, что он родился у магометанки, не так ли? А как насчет христианского рыцаря, который отрубает голову этому младенцу, изнасиловав его мать и вспоров ей живот? Он после этого прямиком в рай? В этом и есть справедливость и истина Божья?

Жоссеран резко дернул за носовую веревку верблюда и вскарабкался ему на шею. Он взобрался наверх и уселся на жесткое деревянное седло, предпочитая муки солнца и тряску верблюжьей спины мнениям благочестивых.

***

LVII

Равнина теперь была чисто охряной, с мягкими покатыми дюнами из мелкого песка, который забивался в уши и глаза и оставлял на одежде и коже тонкую, блестящую пленку. Огромная пустыня разверзлась перед ними, и их поглотила душераздирающая тишина.

Закат залил дюны черными озерами тени. Верблюды, ревя и огрызаясь, опустились на колени в песок, пока Одноглазый снимал с них вьюки. Веревки натерли под грудью животных раны, и те сочились гноем, а в некоторых уже кишели личинки. «Неудивительно, что они такие злые», — подумал Жоссеран.

Жоссеран и Уильям отправились собирать аргол для костров. Жоссеран услышал стон и, обернувшись, увидел, как Уильям с отвращением смотрит на свои руки. Аргол, который он нашел, не был высушен на солнце. На самом деле он был очень даже свежим.

Один из татар, заметив его ошибку, рассмеялся. Остальные присоединились.

Уильям вытер экскременты с рук о пообтрепавшуюся шкуру Сатаны. Верблюд взревел, протестуя против такого грубого обращения, и попытался его укусить. Уильям зашагал прочь. Но места для достойного отступления не было, ни дерева, ни скалы, чтобы укрыться, и поэтому он просто продолжал идти.

— Верни его, — сказала Хутулун Жоссерану. — Скоро ночь. Он заблудится в пустыне.

Жоссеран пошел за ним. Но инстинкт самосохранения у Уильяма оказался развит лучше, чем она предполагала. Он остановился, все еще в пределах видимости от верблюдов. Он стоял на коленях, склонив голову.

— Бог слишком многого от меня требует, — сказал он, когда Жоссеран подошел.

— Это всего лишь немного переваренной жвачки, брат Уильям.

— Дело не в грязи на моих руках. Спину словно на дыбе растянули, низ живота горит огнем, каждая кость в теле ноет. Как ты это выносишь?

— Я рыцарь и солдат. От меня этого ждут.

— Ты меня стыдишь, — пробормотал он.

— К тому же, — добавил Жоссеран, — прошлой ночью у меня была женщина. Это полезно для духа.

Это было именно то лекарство, которое было нужно Уильяму.

— Да простит тебя Господь, — прохрипел он и вскочил на ноги. — У тебя нет стыда, тамплиер! Ты блудишь и кощунствуешь, и ты ответишь за свои еретические мнения, когда мы вернемся в Акру! — Он пронесся мимо Жоссерана с безумным блеском в глазах. — Ладно, язычники! — крикнул он, топая обратно к каравану. — Я приду и соберу для вас еще дерьма! — Он махал руками над головой, как сумасшедший. — Мы все зароемся в дерьме!

Это был всего лишь унылый городок из самана и плетня, но для всех, кто провел последние несколько недель в приграничных землях Такла-Макана, он был раем на земле. Загоны хана были полны; верблюды отдыхали, лежа на животах, поджав под себя передние ноги, и с презрением взирая со своих длинных носов на своих человеческих мучителей, пока те снимали вьюки. Было там и несколько ослов, и с дюжину лошадей — часть большого магометанского каравана, направлявшегося на запад с грузом шелка и чая из Катая.

Убедившись, что их собственные верблюды как следует устроены на ночь, Хутулун направилась от загонов к брезентовым навесам деревенского базара, следуя за ароматами специй и жареного мяса.

Жосс-ран окликнул ее и подбежал. На мгновение она заколебалась. Она знала, что остальные шепчутся о том, как много времени она проводит с ним. В конце концов, она была царевной и шаманкой, и им не нравилось ее игривое и дружелюбное отношение к этому варвару.

В пещере Жосс-ран признался, что хочет обладать ею, и ее не оставило равнодушным его желание. Но мысль о нем как о муже была настолько фантастической, что удивительно было уже то, что она вообще допускала ее, даже в своем воображении. Этот человек был так отчужден от своей собственной природы и так раздираем в своей душе, что ей казалось невозможным, что он когда-либо обретет покой. Как могла женщина полюбить такого мужчину, даже если бы это было дозволено?

Когда он подошел ближе, она увидела, что он что-то держит под плащом.

— Ты хотела увидеть одну из наших книг, — сказал он.

— Твою святую книгу? Она у тебя с собой?

Он достал из-под плаща Псалтирь. У нее был толстый черный переплет из тисненой кожи с золотыми письменами. Он раскрыл ее перед ней.

— Она написана на языке, который называется латынь. Эти стихи — песни во славу Божью.

Она видела подобные сокровища и раньше; у ее отца было несколько иллюминированных Коранов магометан. Это была редкая драгоценность, ибо в степи их осталось немного. Говорили, что Чингисхан, зажегши ими костер у стен Бухары, превратил ночь в день.

Псалтирь была покрыта дорожной пылью, но в остальном не повреждена. Она наугад открыла ее и провела пальцем по страницам. Некоторые буквы были подсвечены киноварью и королевской лазурью, каллиграфия была очень точной, похожей на куфическое письмо на мечетях в Самарканде, но без его плавной текучести. Там были прекрасные картины, чудесно исполненные, которые напомнили ей пещерные росписи в пустыне, хотя в этих изображениях не было той же энергии или радости.

— Ты отдашь это Великому хану? — спросила она.

— Уильям надеется открыть ему тайны нашей веры.

— Он даже тебе их открыть не может.

Она пролистала страницы священной книги, которую он ей дал, а затем вернула ее.

— Спасибо. Теперь мы оба показали друг другу свои пещеры.

— Я бы показал тебе гораздо больше, если бы мог. В моих землях есть много такого, чему бы ты подивилась.

— Я дивлюсь степям, горам и рекам. Ко всему остальному я лишь любопытна.

— И все же… — начал он, но не смог закончить. Их разговор прервал шум из верблюжьих загонов. Уильям повалил Одноглазого на землю и схватил его за горло. Одноглазый, шаря в поисках ножа, осыпал его проклятиями на тюркском. Жоссеран поспешил к ним.

— Уильям? Что случилось?

— Этот вор украл мою Псалтирь!

— Никто ее не крал, — сказал Жоссеран. Он поднял книгу псалмов.

Уильям в замешательстве уставился на него. Он скатился с погонщика верблюдов, который поднялся на ноги, отряхнул свой халат и для верности плюнул Уильяму в лицо, прежде чем зашагать прочь.