Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Что это за место? — спросил Жоссеран.

— Я не знаю его названия, — ответил Одноглазый, понизив голос до шепота, — возможно, это Золотой город из легенды.

— Какой золотой город?

— Есть история о великом царе, который построил свою столицу здесь, в Кладовой Ветров. Город обладал сказочными богатствами, ибо это место тогда не было пустыней, здесь был оазис, даже больше, чем Гаочан или Аксу. Слухи о богатствах этого владыки разнеслись далеко, и из степей пришло племя, чтобы напасть на него. Осадив город, вождь племени послал гонца к царю, сказав, что если тот даст ему десять сундуков золота, он уйдет с миром. Но старый царь отказался. Каждый день вождь посылал гонца к стенам со своим предложением, но царь всегда отсылал его с дерзкими словами. После долгой осады город пал, и царя взяли в плен и привели к вождю. Тот снова сделал то же предложение: десять сундуков золота, и он сохранит царю жизнь и оставит город и всех людей в покое. Но царь по-прежнему отказывался. Видишь ли, царь любил сокровища больше собственной жизни.

— Что с ним случилось?

— Вождь сказал ему, что если он так любит свое золото, то пусть оно будет с ним всегда, даже в смерти. И он приказал казнить его, влив ему в уши и глаза расплавленное золото.

Жоссеран содрогнулся.

— А его город?

— Воины вождя разграбили его, но не нашли золота, которое, как они верили, было там спрятано. Поэтому, прежде чем вернуться на север, они отравили все колодцы. Без пресной воды люди умерли, урожай засох, город разрушился и был забыт. Но легенда гласит, что золото все еще здесь, где-то спрятано под песком.

— Похоже на байку, что менестрели рассказывают у костра.

— Возможно, ты и прав, — ответил Одноглазый и пожал плечами.

Жоссеран смотрел, как ветер поднимает с дюн легкие струйки песка и с шепотом проносит их сквозь рушащиеся стены. Он вспомнил, что сказала Хутулун в ту ночь у озера-полумесяца: дни идут, ветер дует, люди умирают, империи рушатся. Чем когда-то был этот город и как он пришел в упадок, они уже никогда не узнают.

Ветер снова завыл, хлестнув им в лицо колючим песком. Жоссеран снова услышал странный гул песков, похожий на топот копыт невидимой армии.

«А что, если на нас нагрянут какие-нибудь налетчики? — подумал Жоссеран. — Мы и опомниться не успеем, как будет уже слишком поздно».

В ту ночь Хутулун во сне посетил Дух вечного Голубого Неба.

Ей приснилось, что она заточена в стенах огромного дворца, и из своего окна она видит, как в степи на ветру колышется трава, похожая на озерную рябь. Она побежала искать своего коня, но дверей не было, а окно было за решеткой из железных прутьев.

Она взбежала по винтовой каменной лестнице на башню и протянула руки к лугам, таким близким и таким далеким. Если бы только она умела летать. Единственный выход — улететь. Она проснулась, в страхе выкрикивая имя отца.

После этого сна она пролежала без сна до самого утра. Мысли ее неизбежно возвращались к христианину и его вонючему ворону, к их рассказам о дворцах, церквях и крепостях.

Уильям тоже не мог уснуть. Чем ближе они подходили к Каракоруму, тем легче становился его путь. Теперь он понимал, что Бог испытывал его, и знал, что он оказался достоин. Татары были его судьбой. Папское послание было лишь способом, которым Бог вывел его за пределы известного мира.

Ему суждено было стать апостолом нового века.

В будущем о нем будут говорить в одном ряду с величайшими учениками Церкви, его путешествие в Татарию будут сравнивать с походом Петра с Евангелием в Рим. Святой Уильям, проповедник, принесший Бога безбожникам. Муки этого пути стоили того. Он не мог дождаться утра, чтобы верхом на Сатане въехать в новый рассвет. Языческие души половины мира были в его руках.

***

LX

Она налетела с ясного синего неба, несясь с севера.

Первыми ее почуяли верблюды. Они начали беспокоиться и рычать задолго до того, как на северном горизонте появились первые облака. Затем Жоссеран увидел, как по небу быстро поползла грязно-желтая мгла. По всей равнине запрыгали и заплясали пыльные смерчи — предвестники грядущего ужасного натиска.

Был еще день, когда на пустыню опустилась тьма. Солнце исчезло за грозовыми тучами, и по краям пустыни замерцали зарницы.

Холодный ветер хлестал песком в лицо, словно его швыряли гигантским кулаком.

Верблюды визжали и дергали за веревки. Одноглазый крикнул всем спешиться.

— Карабуран, — крикнула Хутулун. Черная буря.

Глинисто-серая пелена пыли катилась на них через пустыню, гонимая штормом. Она надвигалась быстро, как волна, поднимающаяся из спокойного моря. Негде было укрыться, некуда бежать.

Грянул удар грома, и молодые верблюды закричали и забили копытами. Старые животные знали, что происходит, и уже опустились на колени, зарывая морды и ноздри в мягкий песок. Одноглазый бегал взад и вперед по веренице, дергая за носовые веревки молодых животных, чтобы заставить их опуститься на колени и прижать морды к земле.

— Помоги мне! — крикнул он Жоссерану. — Иначе они задохнутся!

Когда с этим было покончено, Жоссеран нашел единственное убежище — присел под прикрытием бока своего верблюда. На них обрушились первые потоки дождя. Несколько минут назад они изнывали от солнца. Теперь же дрожали под шквалом ледяного дождя с градом.

Он поднял голову и увидел Хутулун; ее лицо преобразилось в свете бури, глаза были широко раскрыты. Выражение ее лица нельзя было спутать ни с чем: ледяная царевна татар боялась. Ее спутники тоже бормотали, как безумцы, визжа и пригибаясь при каждом раскате грома.

— Это знак от Тэнгри, — крикнула Хутулун. — Дух Голубого Неба гневается на нас!

«Это всего лишь буря, — подумал Жоссеран. — Немного дождя и грома. Что может быть страшного?»

Всего лишь буря.

Буря, да, но не похожая ни на одну бурю, которую он когда-либо знал. Ветер выл, как одержимый. Слева от них огромная дюна начала осыпаться, и пески барабанили с ее гребня, словно рушилась золотая волна.

А затем ледяной дождь сменился градом.

Хутулун прижалась к боку своего верблюда. Она была не более чем в дюжине шагов от него, но теперь стала почти невидимой сквозь завесу ледяного дождя и гонимого ветром песка. Жоссеран, спотыкаясь, подошел и бросился рядом с ней.

— Натяни капюшон на рот и нос! — крикнула она ему. — Или умрешь!

Он сделал, как она велела. Она была права. Песок был в его глазах, во рту, даже в носу. Дышать было уже почти невозможно.

Раздался ужасный стон, словно сама земля трещала по швам. Жоссеран еще ниже натянул капюшон своей рясы, задыхаясь от песка.

Даже в своем ужасе он ощущал ее близость. Он обнял ее за плечи — жест обладания и защиты — и почувствовал, как она придвинулась к нему. Теперь их тела соприкасались. Он даже почувствовал, как в нем что-то шевельнулось, несмотря на подступающий страх, а может, и благодаря ему.

Он почувствовал, как ее рука обвила его талию.

«Если все закончится сейчас, — подумал он, — в этой буре, если наши тела, сплетенные вместе, будут погребены в песке и никогда не найдены, это будет достойный конец. Тогда мне никогда не придется страдать от муки расставания с ней, как это непременно должно случиться. Мы станем пыльными смерчами и будем вечно кружить над Такла-Маканом».

Они лежали так, казалось, целую вечность, цепляясь друг за друга с той же отчаянной силой, что и за жизнь, окруженные ревущей, удушающей тьмой. Не было произнесено ни слова; это было невозможно. И все же Жоссеран знал — между ними заключен безмолвный союз.

Ледяной ветер хлестал и рвал их одежду, песок и камни, взметнувшиеся в воздух, сталкивались в оглушительном вихре, словно сам Дьявол проклинал и визжал, застав их в объятиях.

Жоссеран дрожал от холода, но от тепла ее тела, прижавшегося к нему, словно жар яростного огня, он не боялся.

Это продолжалось часами и прекратилось так же внезапно, как и началось. Шум стих. Солнце пробилось сквозь свинцовое небо, словно второй рассвет; Жоссеран снова почувствовал его тепло на своей спине. Он осторожно шевельнулся, медленно поднимая голову из песка. Верблюд Хутулун, служивший им укрытием во время бури, пошатываясь, поднялся на ноги, кашляя и ревя.