Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Оранжевый пыльный хвост бури уносился вдаль по небу.

Их одежды промокли от льда и дождя и дымились в лучах солнца. Хутулун сорвала шарф с лица и, задыхаясь и кашляя, лежала на спине. Наконец приступ прошел, и она села.

Они посмотрели друг на друга. Никто из них не произнес ни слова.

Дюны вокруг них были покрыты крошечными, бесформенными холмиками. Один за другим эти холмики поднимались и превращались в фигуры людей и верблюдов, наполовину погребенных бурей. Татары, шатаясь, бродили вокруг, как пьяницы, вывалившиеся из таверны, смеясь и хлопая друг друга по плечам, поздравляя с выживанием.

Затем Жоссеран услышал стоны Уильяма. Холмик песка, не более чем в десяти шагах от него, осыпался и зашевелился, и Уильям сел; песок облепил его щеки, губы и веки, и он стал похож на какую-то давно погребенную черепаху.

Он пытался дышать.

Жоссеран обхватил голову Уильяма руками и поднес к его губам свою кожаную флягу. Монах яростно закашлялся, извергнув большую часть воды обратно в песок, а затем лег на бок, задыхаясь, как выброшенная на берег рыба. Жоссеран вытащил его из песчаной могилы. Гонимый ветром гравий изорвал его плащ в клочья.

— Все кончено, — сказал ему Жоссеран. — Буря прошла.

Он почувствовал на себе взгляд Хутулун. Когда он обернулся, на ее лице было выражение, какого он никогда прежде не видел ни у одной женщины — ну, разве что у Катрин в ту первую ночь. Ее глаза могли бы растопить свечной воск.

Он ошибся. Ничего не кончилось. Буря не прошла.

***

LXI

Через несколько дней песок сменился равниной из твердой кварцевой гальки, хрустевшей под копытами верблюдов. Далекие, увенчанные снегом пики Тянь-Шаня наконец скрылись за горизонтом.

После бури Такла-Макан расцвел, пусть и всего на несколько дней. На коричневых колючих кустах распустились крошечные желтые цветы-трубочки, а на поверхность пробились бледно-желтые люпины. Чудо пустыни. Некоторые семена, как сказал ему Одноглазый, могли дремать десятилетиями, ожидая всего одного дня дождя.

Теперь они были на границах Катая, объявил Одноглазый. Скоро мы будем в Кумуле. Хутулун и другие татары заметно нервничали. Некоторые из них даже надели свои кожаные доспехи, несмотря на жару. Жоссеран пристегнул дамасский меч, предназначенный для их кагана. Если предстоит бой, он будет готов.

Хутулун не разговаривала с ним со времен бури. «Что же мне делать?» — гадал Жоссеран. Мужчина должен действовать, думал он, иначе его несет по течению, и судьба сама принимает за него решения. Но что я могу сделать? Неужели я и вправду представляю себе, как останусь здесь с ней, живя дикарем на этих равнинах на краю света? Смогу ли я провести остаток своих дней, доя кобылиц и попивая кумыс с ее зрелыми и варварскими братьями?

А она, дочь татарского хана, откажется ли от своего народа, чтобы вернуться со мной в христианский мир, к жизни в маленьком, продуваемом сквозняками замке в Бургундии? Он с трудом мог представить ее сидящей на табурете в его поместье, ткущей гобелен иглой и нитью.

Так каков же ответ?

Ответ был в том, что ответа не было. Если бы Господь был милостив, он бы похоронил их в той буре, сплетенных в объятиях друг друга. Только так они могли бы быть вместе навсегда.

Скоро они прибудут в Каракорум, и их мучениям придет конец.

Они продвигались через пустошь из шлака и обожженных камней, черную равнину, лишенную жизни, словно здесь прошла какая-то мародерствующая армия, предавшая огню даже саму землю. Брат Уильям молился почти постоянно, даже в седле. Он верил, что они почти достигли края света. Странно, но он, казалось, был этому почти рад, даже перестал жаловаться и читать проповеди.

Ему никогда не разгадать этого человека.

В середине дня Хутулун остановила караван для редкой передышки. Деревьев не было, поэтому они сидели небольшими группами в унылой тени своих верблюдов, собирая силы. На востоке оазис Нань-ху виднелся зеленым островом, плывущим по равнине. К ночи они будут там, сказал им Одноглазый, но, похоже, никого из них эта перспектива не радовала. Эта бесконечная пустыня утомила даже татар.

Налетчики появились, словно призраки, восставшие из самой земли. Ловушка была тщательно подготовлена, понял Жоссеран позже: всадники ждали их в небольшой лощине к востоку, их присутствие скрывал слепящий свет солнца.

Они услышали лишь внезапный грохот копыт. Хутулун предостерегающе крикнула. Татары вскочили на ноги, но было уже поздно. Они вылетели из белого солнца; ему пришлось заслонить глаза, чтобы хоть что-то разглядеть. Всадников было, по его прикидкам, около шестидесяти, верхом на широкоплечих татарских пони.

Верблюды, стреноженные, завизжали; несколько из них были ранены в бока и плечи первым залпом стрел. Одноглазый закричал и, рыдая, забегал взад-вперед вдоль вереницы. Верблюды были его жизнью и его пропитанием. Казалось, каждая стрела пронзала его собственную плоть.

Нападавшие неслись прямо на них, стреляя из седел. Жоссеран выхватил меч и инстинктивно бросился им навстречу.

— Назад! — крикнула ему Хутулун.

Он увидел, как трое татар, пошатнувшись, упали, сраженные второй волной стрел. Без своего боевого коня и кольчуги он был почти беззащитен. Он приготовился умереть. Жаль, что у него не было времени подготовиться лучше. «Может, все-таки стоило исповедаться», — подумал он.

Кони с грохотом врезались в них; он услышал, как еще несколько его спутников с криками падают под копыта.

Около дюжины всадников отделились от основной группы и поскакали к нему. Но они не сбили его с ног, как он того ожидал. В последний момент они свернули, окружая его. Должно быть, по какой-то причине они хотели взять его живым. Это давало ему преимущество.

Жоссеран сжал меч обеими руками и приготовился к атаке. Это были татары, он видел, но доспехи на них были тяжелее, чем у всех, кого он видел до сих пор: железные пластины, нашитые на кожаные кирасы, придавали им устрашающий вид, словно огромным бурым жукам. Их шлемы были крылатыми и украшены золотом, а у некоторых через плечи были перекинуты шкуры леопарда, а на лошадях — ярко-красные попоны. Больше, чем просто разбойники. Но времени размышлять о том, кто они и зачем устроили эту ловушку, не было.

Он увидел Уильяма, шагах в двадцати от себя, метавшегося между лошадьми и верблюдами в своем развевающемся черном халате, прижимая к себе кожаную суму с Библией и миссалом. Один из всадников сбил его с ног и ударил по затылку плашмя мечом. Монах рухнул ничком и затих. На этот раз он не мог его защитить.

Жоссеран крепче сжал рукоять меча. Драгоценные камни на эфесе сверкали на солнце. Всадники продолжали кружить. Он решил действовать первым.

Он бросился на ближайшего всадника, нанося удар мечом обеими руками. Тот отразил удар своим оружием, но не пытался нанести ответный. Жоссеран замахнулся снова, и тот в панике отъехал на дюжину шагов. Мечником он был никудышным.

Он услышал, как сзади приближаются другие всадники, развернулся и снова ударил, заставив их отступить. Жоссеран хищно усмехнулся. Если это все, на что они способны, он мог бы так продержаться весь день.

Их предводитель выкрикнул приказ, и они все разом ринулись вперед. Он сбил с седел двоих, но потом они сгрудились вокруг, их лошади действовали с безупречной дисциплиной. Он даже не увидел удара по черепу, который наконец свалил его на землю.

***

Часть 4

Катай

Кумул — Шанду и Каракорум

поздняя весна, в лето от Воплощения

Господа нашего 1260

***

LXII

Словно вылезая из могилы.

Жоссеран, пошатываясь, побрел к свету, голова его раскалывалась от боли. Он не знал, как долго был без сознания. Он долго лежал, не говоря ни слова, глядя на головокружительный хоровод звезд, что неслись по небу, как кометы. Наконец он перевернулся на бок, и его вырвало. Он услышал мужской смех. Он попытался произнести: «Хутулун», но не издал ни звука.