Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Ты должен рассказать ему историю нашего Господа Иисуса…

Жоссеран покачал головой.

— Нет, брат Уильям. Я устал от этого. Он старик, и я думаю, во многом он мудрее тебя. Думаю, нам пора уходить.

— Ты отказываешься помогать мне в моей святой миссии?

— Я сражался с сарацинами за Папу. Разве этого недостаточно?

Он зашагал прочь. Старый бонза смотрел на него слезящимися глазами, неподвижный, безмолвный. Уильям почувствовал всю безысходность своего положения, и ему захотелось плакать. Столько душ, которые нужно спасти, а в помощь ему — лишь один упрямый рыцарь с сердцем черным, как у медведя. Что ему было делать? Где ему найти вдохновение, где найти Бога на этой нечестивой земле?

***

LXV

Однажды под вечер они остановились на отдаленной почтовой станции и расседлывали лошадей, когда он увидел всадника, приближающегося с севера. Жоссеран услышал жалобный звук почтового рожка. Когда всадник въехал на ям, из загонов появился конюх, ведя в поводу свежего, уже оседланного коня, блиставшего алой сбруей и попоной. Всадник без единого слова перепрыгнул с одного скакуна на другого и поскакал дальше.

Жоссеран успел лишь мельком его разглядеть: торс его был перетянут кожаными ремнями, голова — обмотана тканью. На шее висел большой золотой медальон. И вот он уже исчез, оставив конюха с поводьями дымящейся, измученной лошади. Через несколько минут он превратился в далекую точку на равнине, уносясь на запад, откуда они и пришли.

— Кто это был? — спросил Жоссеран Злюку.

Тот плюнул на землю и отошел.

Сартак услышал его вопрос, подошел и хлопнул его по плечу.

— Это был гонец-стрела. Один из посланников Императора.

— Что за гонец-стрела?

— Они доставляют срочные депеши в императорский двор и обратно. Они должны скакать во весь опор целый день. Так они могут проехать, пожалуй, восемьдесят лиг в день, меняя лошадей на каждой почтовой станции. Если дело срочное, они могут ехать и ночью, а впереди с факелами будут бежать пешие слуги.

— Каждая деревня, каждый город должен предоставлять лошадей для ямской службы, так что Императору это ничего не стоит. Он предоставляет лошадей только для тех станций в степях или в пустыне, где никто не живет.

— А зачем на нем столько ремней?

— Они помогают ему держаться в седле. Платки на голове защищают от ветра и летящих камней.

— А золотой медальон?

— Это пайцза, печать самого Императора. Если его лошадь охромеет, он может заставить любого человека отдать ему свою лошадь под страхом смерти. Ты удивлен, варвар. Разве у вас, откуда ты родом, нет ничего подобного?

Жоссеран не знал, что ему ответить. «Я никогда не видел ничего подобного», — подумал он. Но сколько я должен рассказывать этим татарам о нас? Они и так называют нас варварами.

По его прикидкам, ямская станция встречалась примерно через каждые восемь лиг. Они походили на магометанские караван-сараи, но были гораздо роскошнее тех, что он видел в пустыне. Большинство из них были окружены зелеными лугами, где паслись сотни лошадей, другие ждали в конюшнях, готовые к оседланию в любой момент.

По прибытии их всегда ждал императорский чиновник, и Жоссерану с Уильямом выделяли отдельные комнаты с деревянными кроватями, а иногда даже с шелковыми покрывалами. Были даже слуги, которые приносили им угощения.

Лишения Такла-Макана уже казались далеким воспоминанием.

***

LXVI

Они ехали вдоль великой реки между высоких зеленых ущелий. Деревни здесь стояли так близко друг к другу, что, покинув одну, они уже видели стены следующей. Повсюду простирались богатые пастбища, усеянные обнесенными стенами фермами; глинобитные дома с соломенными крышами жались под редкими рощицами тополей; мужчины с жилистыми мышцами пахали поля на волах или ловили рыбу на мелководье.

Повсюду Жоссеран видел руины сторожевых башен и крепостей, ворот и барбаканов, пришедших в упадок. Что там говорил старый монах? Империи строятся и рушатся; даже Чингисхан не жил вечно.

Река, словно желтая вена, текла в самое сердце Катая. Ущелья над ней были испещрены рисовыми полями, а желтые лессовые утесы — усеяны рядами пещер. Люди веяли зерно на солнце, а на ночь уходили в горы, как это было на протяжении тысяч лет.

Все казалось странным, пугающим и притягательным одновременно: демонический лязг цимбал и заунывный бой гонга из храмов; ритмичное пение жрецов; массивные статуи Боркана, возлежавшие у дороги, расписанные невероятными красками. Однажды он увидел статую высотой в десять человек, высеченную из голой скалы в утесе.

Шелковый путь больше не был пустынным местом, он был забит скрипучими повозками, крестьянами, бредущими на рынок с корзинами фруктов и овощей на бамбуковых коромыслах. Небольшие караваны из нескольких мулов или верблюдов везли шелка и чаи с юга. Иногда Жоссеран слышал, как мимо пробегает императорский почтальон со своим большим поясом с колокольчиками. Они видели бесчисленные сады тутовых деревьев, где собирали коконы шелкопряда для драгоценного шелка.

Деревни, которые они проезжали, были в основном бедными, хижины — из глины, соломы и камыша. По грязным переулкам ковыляли свиньи и гуси; голозадые дети испражнялись в канавах.

Однажды они встретили похоронную процессию. Гробовой ящик был покрыт ослепительными шелковыми покрывалами, а скорбящие смеялись и пели, словно это был праздничный день. Сзади шла труппа музыкантов, завывали трубы. Жоссеран никогда не знал похорон, которые не были бы поводом для скорбного молчания, и вид людей, празднующих смерть, его поразил.

— Они радуются за умершего, — сказал Сартак. — Ему больше не нужно беспокоиться о мирских заботах. А громкие звуки отгоняют злых духов. — Он наклонился ближе. — Должно быть, я и сам злой дух, потому что тоже ненавижу звук этих труб! — И он рассмеялся.

Люди Срединного царства находили их столь же любопытными, а возможно, и еще более ужасающими. Пухлые, луноликие дети, сидевшие на корточках под крытыми воротами, с криками ужаса убегали внутрь при их приближении, указывая на них пальцами. Седобородые старики откладывали свои длинные трубки и смотрели с открытыми ртами; старухи в стеганых жилетах и штанах, с беззубыми ртами и невероятно маленькими ножками в туфельках, спешили в свои лачуги, воя, как малые дети.

Однажды поздно вечером они увидели один из величайших городов, какие Жоссерану доводилось видеть, больше даже Константинополя, Венеции или Рима. Стены, по его прикидкам, простирались на семь или восемь лиг, исчезая в тумане по обе стороны. Барабанные башни и пагоды вздымались в поразительном изобилии.

Назывался он, как сказал Сартак, Кэньчжань-фу, и именно здесь начинался Шелковый путь. Там жило более миллиона человек, сказал он.

— Здесь мы встретимся с Хубилаем? — спросил его Жоссеран.

— Нет, варвар, — рассмеялся он. — Мы едем в город получше этого!

В то время Жоссеран счел это пустым хвастовством.

Но в Кэньчжань-фу они не остановились. Вместо этого они последовали на север вдоль Желтой реки. Она вздулась от дождей и была густой от грязи, теперь не желтой, а красновато-коричневой. Они миновали еще один великий город, который татары называли Тайюань, и очень поздно вечером наткнулись на зрелище, от которого Жоссеран с недоверием разинул рот.

Впереди них была стена из утрамбованной земли и сырцового кирпича. Она тянулась на многие мили по холмам, извиваясь, как змея, прежде чем окончательно исчезнуть в тумане. Высотой она была в два или три человеческих роста. По всей ее длине в обе стороны были построены сторожевые башни.

— Клянусь яйцами святого Иосифа, — сказал Жоссеран.

Сартак спешился у подножия стены. Они последовали за ним, ведя своих лошадей по пандусу к зубчатым стенам, где снова сели верхом и поехали по дороге на вершине. Они продолжали ехать по этим стенам не часы, а несколько дней. Они миновали бесконечные караульные помещения. Солдаты, несшие службу на стенах, были вооружены, как и их эскорт, и несли те же зеленые и белые бунчуки.