Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Значит, гонец был от Хубилая? — спросила Хутулун.

Кайду кивнул.

— Его сердечное желание — чтобы я озарил его взор своим присутствием в Шанду следующим летом.

— Ты поедешь?

Он покачал головой.

— Я не преклоню колено перед Хубилаем.

— Значит, мы будем сражаться? — спросил Тэкудэй. — Мы присоединимся к Ариг-Буге?

— Мы должны подумать, что с нами будет, если Хубилай окажется сильнее, — сказала Хутулун.

— Твоя сестра права, — сказал Кайду, и Тэкудэй бросил на нее гневный взгляд. — До Чингисхана люди жили на этих степях без дворца в Каракоруме и без Хана ханов, чтобы в нем сидеть. Татары жили так с начала времен. Если нам теперь придется вернуться к тем дням, то так мы и сделаем.

— Я принял решение. Мы не будем бунтовать, но и не будем сотрудничать с этими могущественными владыками. Мы оставим караванные пути открытыми, но все, кто желает пересечь Крышу Мира, теперь должны платить дань Кайду. Пусть Хубилай помнит, что по крайней мере в Ферганской долине Кайду — хан ханов!

***

CII

Такла-Макан

Вереница верблюдов и лошадей змеилась по дюнам. Сартак шел впереди, пешком, ведя своего верблюда за веревку. Жоссеран следовал за ним. Перед самым рассветом они остановились на отдых. Никто не говорил, но Жоссеран чувствовал ярость татар. Злюка, предсказуемо, сорвался первым. Он швырнул пустой кожаный бурдюк на песок.

— Мы его не найдем! — крикнул он Сартаку. — Этот варвар безумен!

Сартак посмотрел на Жоссерана.

— Я не могу его бросить, — сказал он.

Сартак посмотрел на Злюку и пожал плечами.

Жоссеран подошел к своему верблюду и потянул за носовую веревку, рывком поднимая его на ноги. Он побрел дальше. Татарам ничего не оставалось, как последовать за ним.

И вот они побрели по дюнам, обратно, тем же путем, каким пришли, в поисках одного-единственного пловца в этом великом океане песка.

Он всегда ожидал, что в момент смерти обретет покой, возможно, даже восторг. Но он никогда не представлял, что умрет без отпущения грехов, один в дикой пустыне. Когда над Такла-Маканом взошло солнце, он свернулся калачиком в своей рясе и зарыдал, как младенец, снова и снова повторяя имя Христа.

Темные ангелы уже собрались. Они роились вокруг него, расправив свои ужасные крылья, их крошечные глазки были яркими и жадными. Уильям поднял голову от песка.

— Нет! — крикнул он.

Призраки подступили ближе, готовые утащить его в ад. Он мог представить себе раскаленные клейма в жаровнях, все орудия пыток, приготовленные для него. Бог не милостив к грешникам. Как сказал Христос, не только деяния, совершенные человеком при жизни, но и вожделения его сердца предают его пред очами Божьими.

Даже за пределами Такла-Макана его ждала вечность страданий.

— Прочь от меня! — крикнул Уильям. — Господи, помилуй!

Грифы отлетели назад, всего на несколько шагов, настороженные, но не отступившие. Это были самые большие стервятники, каких он когда-либо видел, каждый ростом с человеческую грудь и с размахом крыльев, пожалуй, в два рода. Они знали, что падаль — их, но не примутся за работу своими клювами, пока их добыча не затихнет.

— Я спасен во Христе! — снова крикнул Уильям и бросил горсть песка в ближайшую птицу. Затем он рухнул ничком, рыдая.

Жоссеран наблюдал за его безнадежными метаниями с тем же чувством жалости и отвращения, какое он испытывал при травле медведей или на публичной казни. Остальные татары собрались позади него в благоговейной и ужасающей тишине. Они не ожидали найти другого варвара, но, похоже, все равно опоздали. Солнце довело его до безумия.

Он уже собирался прекратить поиски, но сразу после рассвета увидел грифов, кружащих в небе. В конце концов, Уильяма спасла стая стервятников.

— Вы не имеете на меня права! — снова крикнул Уильям. Он воздел руки к небу. — Отче Святый, прости мне грехи мои и вознеси меня на руках ангельских на небеса!

Жоссеран сбежал вниз по песку. Стервятники вытянули свои уродливые шеи при его приближении и один за другим вспорхнули, неохотно уступая свою добычу. Но они еще не взмыли в небо. Они ждали на безопасном расстоянии, все еще надеясь на легкую поживу.

— Уильям!

Священник был полуослеплен солнцем, его лицо покрылось волдырями. К губам и векам прилип песок.

— Уильям!

Монах не узнал его и даже не понял, что за существо перед ним. Он рухнул на песок, все еще бредя. Жоссеран попытался поднять его на ноги, но не смог.

Он почувствовал тяжесть рясы священника.

— Что у тебя там, во имя Господа? — проворчал он.

Монах вцепился пальцами в плащ Жоссерана. Его губы кровоточили, а обожженная кожа свисала с лба тонкими, как бумага, полосками.

— Защити меня, — прохрипел Уильям, — и половина будет твоя.

И с этими словами он потерял сознание.

Уильям был слишком слаб, чтобы продолжать путь. Татары соорудили самодельное укрытие из нескольких шестов и полос брезента и уложили его там, в тени. Жоссеран капал ему в рот воду, пока тот кричал и бредил. Снова поднялся ветер, и они сгрудились вместе в защитном кольце верблюдов, снося, как могли, жалкие удары песка.

К вечеру Уильям перестал кричать на призраков своего бреда и вместо этого погрузился в глубокий сон. Жоссеран принес ему еще воды, и когда он наклонился над ним, глаза Уильяма моргнули и открылись.

— Мне снился сон, — пробормотал он. Его язык так распух, что было трудно разобрать слова. — Я заблудился.

— Это был не сон, — сказал Жоссеран.

— Не сон? Тогда… ты спас… сокровище? — Водянистая кровь сочилась из его покрытых волдырями губ.

— Какое сокровище?

— На него… мы построим церковь… в Шанду. Церковь, прекрасную… как Святой… Гроб Господень… в Иерусалиме.

— Уильям, там не было никакого сокровища.

— Рубины! Разве ты… их не нашел?

— Рубины?

— Там были… — Он поднес руку к глазам, словно все еще ожидал найти драгоценные камни в своей ладони. — Я держал их… в руке.

— Тебе это приснилось. Твой плащ был отягощен камнями. — Жоссеран поднял плащ Уильяма, показал ему прореху в ткани. Он сунул руку внутрь, выгреб горсть пыли и раскрошившегося кирпича из разрушенной башни. — Просто камни, — повторил он.

Уильям уставился на него.

— Ты… ты их украл?

— Уильям, в твоей рясе было спрятано столько камней, что я едва смог поднять тебя на своего верблюда.

Голова Уильяма откинулась на песок, и он закрыл глаза. Если бы в нем была влага, он бы заплакал. Вместо этого он скривился в агонии отчаяния, и кровь с его губ потекла ему в рот вместо слез.

***

CIII

Если горы Кайду были Крышей Мира, то Хараходжа была его темницей, великой впадиной, лежащей далеко ниже уровня моря. Оазис был всего лишь серым скоплением лачуг и пыльных полей. Каким-то образом уйгуры, жившие там, умудрялись выращивать виноградники, инжирные и персиковые сады в этой серой печи пустыни, используя ледниковую воду из кяризов.

Как и другие оазисы Такла-Макана, это была деревня пыльных узких переулков и глинобитных дворов. Но здесь многие жилища были построены под землей, как убежище от кипящего летнего зноя и непрестанных, колючих ветров. Они были покрыты деревянными шестами и соломенными циновками и были невидимы, за исключением их дымоходов, торчащих из твердого серого песка.

Виноградные лозы теперь были голыми, лишь сломанные коричневые пальцы торчали из земли, а красные глиняные дороги потрескались, как брусчатка. Одинокий осел уныло стоял под мертвым деревом, отмахиваясь хвостом от полчищ мух.

Удрученные, они направились к хану.

— Худшее место на земле, — прорычал Сартак. — Говорят, здесь можно сварить яйцо, закопав его в песок. Если убить курицу, ее даже не нужно готовить. Мясо уже белое и нежное.

Его странный, лающий смех был лишен юмора. Они пережили пустыню, но теперь были близко к пограничным землям, и Кайду со своими отступниками был где-то там, в ожидании. Сартак знал множество способов устроить засаду. Теперь ситуация обернулась против него.