Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Она почувствовала, как кровь запульсировала в жилах у нее на виске.

— Кто сказал это обо мне? — прошипела она.

Глаза его блеснули, но он ничего не сказал.

Она вложила нож в ножны, понимая, как глупо себя выставила.

— Это ложь, — сказала она. Она вонзила пятки в бока своего коня и ускакала. Но она слышала, как за спиной звенит его торжествующий смех.

***

XCIX

Такла-Макан

Уильям скатился с верблюда и рухнул на колени. Песок был обжигающе горячим.

— Пожалуйста, о Господи… дорогой Господь Иисус, защити меня!.. Спаси меня!

Драгоценная слюна потекла по его подбородку. Он закричал, швыряя пригоршни песка в воздух, едва осознавая, что делает. Именно тогда он услышал глухой грохот копыт и понял, что Бог ответил ему. Он выкрикнул благодарность палящему небу и, спотыкаясь, поднялся на ноги, вскарабкался по оврагу из осыпающегося песка в направлении возвращающегося каравана. Добравшись до мягкого гребня, он выкрикнул имя Жоссерана и кубарем скатился вниз по склону.

Лишь пустота.

И все же он все еще слышал грохот, сразу за следующей дюной. Он побежал вниз по сыпучему песку, катясь и падая, затем на четвереньках вскарабкался на склон следующего гребня. Сердце молотом колотилось о ребра, казалось, вот-вот разорвется.

— Нет!.. Пожалуйста… Милостивый Господь, услышь… раба твоего в час его… Подождите меня! Жоссеран!.. Вся хвала тебе… мой Искупитель… Это Уильям! Подождите!

Он достиг вершины хребта, ожидая увидеть внизу караван, но там была лишь пустота. Он в замешательстве огляделся. Пустыня снова погрузилась в тишину, нарушаемую лишь шепотом ветра. Он вспомнил, что говорил ему Жоссеран о духах песков, и понял, что дьяволы, обитавшие в этой проклятой пустыне, обманули и его.

Змеи песка лизали и шептали у его ног.

Он слепо побежал вниз по гребню, мягкий песок высасывал силы из его ног, и наконец он рухнул, обессиленный. Ему нужно было найти своего верблюда. Своего верблюда с бурдюком воды. Он встал, скуля от судорожной боли в мышцах бедер и икр.

Он, спотыкаясь, ходил кругами, крепко зажмурив глаза от белого слепящего света пустыни. Он искал свои следы, но ветер уже их замел, и он понял, что окончательно заблудился. Он посмотрел на небеса и закричал.

***

C

Наступил миг бронзовых сумерек, прежде чем опустилась ночь. Жоссеран закутался в свой плащ. Они все сидели у скудного костра из аргола. В темноте кашляли верблюды.

— Мы ничего не можем сделать, — сказал Сартак.

«Вот она, моя удача, — подумал Жоссеран. — Монах потерялся. Теперь никто не назовет меня еретиком и кощунником, когда мы вернемся в Акру. У меня договор с татарами, и слава достанется мне одному».

Но он не мог заставить себя бросить этого проклятого священника. Его долгом как рыцаря-тамплиера и как христианина было вернуться и искать его. Был шанс, что он еще жив где-то в этой бескрайней пустыне.

— Мы должны за ним вернуться.

Сартак презрительно фыркнул.

— Когда человека поглощает пустыня, Такла-Макан его никогда не отдает. Это как искать человека в брюхе у медведя. Находишь только кости.

— Мы должны вернуться, — повторил он.

Злюка сплюнул на песок.

— Варвар сошел с ума.

— Человек не выживет и дня без воды в этой пустыне, — сказал Сартак. — Даже опытный путешественник не проживет здесь один. А твой спутник ничего не знает о Такла-Макане. Ручаюсь, к этому времени он уже отошел от своего верблюда.

Жоссеран знал, что тот прав, и, кроме того, он ничего не был должен Уильяму. Это можно было бы даже назвать волей Божьей. Уильям бы так и сделал, будь ситуация обратной.

— Я пойду искать его сегодня ночью, один, если придется. А вы решайте сами. Но окажет ли вам Сын Неба милость, когда узнает, что вы потеряли обоих своих послов?

Злюка снова сплюнул, закричал и выругался на него, пока Сартак не приказал ему замолчать. Пьяница, лишенный утешения в виде крепкого кобыльего молока, начал тихо напевать в тлеющие угли костра, пока над пустыней всходила луна.

Это была татарская погребальная песнь.

Уильям проснулся от света луны. Он подумал о других христианах, таких же, как он, смотрящих на это же небо, в безопасности своих монастырей и приходов в Тулузе, Риме или Аугсбурге. Когда сознание вернулось, ужас его положения ударил его, как физический удар, и он снова начал плакать. Он почувствовал такую тоску по своей жизни, что громко застонал. Утешения рая теперь ничего для него не значили, ровным счетом ничего.

Ветер стих, и огромное море пустыни успокоилось. Именно тогда он увидел остатки башни, резко выделявшиеся в фосфоресцирующем свете луны. Он долго смотрел на нее, ничего не понимая. Затем встал и, спотыкаясь, побрел к ней.

Это было всего несколько камней, возможно, часть крепости, которая когда-то стояла на этом месте много веков назад, прежде чем пески поглотили ее. Он поскреб песок пальцами, вырыл небольшую ямку под прикрытием разрушенной стены для ложа и свернулся в ней. Почему-то здесь он чувствовал себя в большей безопасности, границы камней давали некоторую защиту от ужасающей пустоты вокруг.

Он долго лежал там, дрожа от холода, слушая трепет собственного дыхания. Оно казалось ему хрипом раненого животного. Он пытался уснуть.

Возможно, ему это удалось, ибо когда он снова открыл глаза, луна висела почти прямо над ним, бледная и дрожащая. Она была полной, охотничьей луной, и притягивала его взгляд к сокровищам, лежавшим в песке у его ног, заставляя их сверкать, как стекло.

Он пополз к ним на четвереньках. У него перехватило дыхание.

Рубин, огромный. Он повертел его в пальцах, позволяя лунному свету играть на каждой грани его огранки. Он впился пальцами в песок и нашел еще один, и еще. Через несколько минут рытья его кулаки были полны драгоценностей, а еще больше было лишь наполовину прикрыто песком. Выкуп за короля, погребенный здесь, в Такла-Макане, как и рассказывал им погонщик верблюдов.

Он начал смеяться.

Одно из величайших сокровищ мира, и даровано мертвецу! Он перекатился на спину и завыл на великий свод небес. Это была великая и последняя шутка Бога над ним. Когда его смех иссяк, он лежал, и грудь его вздымалась.

В этом плачевном состоянии он представил себе сотню доминиканских монахов, сопровождающих его обратно через эту пустыню ко двору Императора Хубилая, чтобы проповедовать святую веру и привести бесчисленные миллионы в ее лоно. С этим сокровищем они построят сотню церквей. Должно быть, именно это всегда и предназначал Бог.

Если бы только он смог найти дорогу живым.

***

CI

Ферганская долина

С востока появился всадник, измученный, с почерневшими от холода пальцами. Человека привели к Кайду в его ордо и дали чашу вареной баранины и немного горячего рисового вина. После того как он передал свое послание, хан вышел, суровый, и велел немедленно явиться к нему своему старшему сыну и самой любимой дочери.

Кайду сидел на коврике из шелковых ковров за очагом, его взгляд был устремлен на горы, видневшиеся в проеме юрты. Тэкудэя и Хутулун приветствовала жена из второго ордо Кайду, и они заняли свои подобающие места по обе стороны от железного котла. Принесли теплые чаши с кумысом.

— Я только что узнал, — сказал Кайду, — что Хубилай взял под контроль Шелковый путь от Тангутского царства до Бешбалыка. Мой двоюродный брат, Хадан, присягнул ему на верность, и с его помощью он перерезал путь снабжения Ариг-Буги на юг и восток.

— Весь Синий Монгол восстал против Хубилая, — сказал Тэкудэй. — Это может быть лишь временной неудачей.

Кайду нетерпеливо на него посмотрел.

— У Хубилая теперь слишком много друзей среди уйгуров и тангутов. Всего Синего Монгола может уже не хватить.

Тэкудэй замолчал после этого упрека.

— Империя Чингисхана исчезла, — продолжил Кайду, — как я и предсказывал. У Хулагу и всех остальных ханов теперь свои царства. То, за что сейчас сражаются два брата, — это Катай.