Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Не думаю, что такое счастливое событие вероятно. Но я желаю вам мира Божьего.

— И вам того же. И тысячу благословений нашему Отцу-Который-На-Небесах, — сказала она, используя имя, которое она дала Уильяму.

— Моя госпожа, — пробормотал он и поклонился.

И там он ее и оставил, в Саду Освежающего Источника, принцессу с сердцем татарки, телом куклы и крошечными, ужасными, лилейными ножками ребенка.

Они отправились в путь во вторую луну осени, в сопровождении сотни императорских воинов. Сартак вел авангард со Пьяницей и Злюкой. Они взяли дорогу на юг, к кишащим деревням и городам, что простирались вдоль зеленых равнин Катая, а затем к пыльным и скудным тропам Шелкового пути на запад.

***

Часть 6

Поющие пески

Пустыня Такла-Макан

от праздника Успения

Богородицы до праздника Святого Михаила

***

XCIV

Лето было бездождливым, и колючая дымка от веяной половы смешивалась с мелкой лессовой пылью, принесенной с северных степей. Это был мир настолько золотой, что трудно было отличить тропы от рек. Поля были уложены круглыми камнями с речных отмелей, чтобы верхний слой почвы не превращался в пыль и не уносился ветром. Целый пейзаж лежал, медовый и удушливый.

За этой желтой завесой скрывались свидетельства лихорадочного летнего труда крестьян: тщательно ухоженные тутовые сады, где кормились драгоценные шелкопряды; сено, сложенное в ульи с закрученными верхушками; зимнее зерно и овощи, сохнущие на крышах. Кое-где еще несколько крестьян трудились с серпами на своих полях, их жилистые коричневые тела были одеты лишь в набедренные повязки. Мулы, навьюченные плетеными корзинами, доверху набитыми последним урожаем, тащились по осыпающимся тропам на берегах Желтой реки.

Чем дальше они продвигались на запад, тем чаще им встречались признаки военных приготовлений: императорская конница в пластинчатых доспехах; легковооруженные новобранцы, шагавшие на запад с короткими копьями на плечах; эскадроны уйгуров и тангутов под предводительством татарских офицеров в крылатых шлемах.

В памяти Жоссерана вновь всплыло предостережение Мяо-Янь: «Ваше возвращение будет опаснее, чем ваш первый путь сюда». Если начнется война, они могут застрять здесь, в Катае, на долгие годы. И тогда их договор, когда… если… они доберутся до Акры, не будет стоить ровным счетом ничего.

Уильям больше не тревожился ни о настоящих, ни о будущих опасностях. Все его мысли обратились внутрь, к осознанию собственного провала. Он думал, что обрел для Христа царя; вместо этого его самого выставили дураком.

Сто священников! Как собрать такую экспедицию, а если и собрать, можно ли доверять этому Хубилаю? Он мечтал об апостольской миссии масштаба деяний Павла, о приведении всех душ Востока к Богу. Вместо этого он вернется с невнятными бормотаниями и обещаниями.

К нему пришло осознание, что он потерпел неудачу, ибо Господь заглянул в его сердце и счел его недостойным.

Он ехал в молчании, редко перебрасываясь словом с Жоссераном, натянув капюшон на лицо, наедине со своим горем. Он больше не боялся и не надеялся; он был уже другим человеком, не тем, что ехал по этим же дорогам два месяца назад.

Ветром трепало молитвенные флажки; раздавался гулкий удар гонга, охряная стена пылала розовым в лучах заходящего солнца, виднелись ворота из бревен, утыканных тяжелыми гвоздями. Жоссеран последовал за Уильямом во двор ламаистского монастыря и огляделся. Со всех четырех сторон двор обрамляли галереи, вырезанные из древних черных балок. К скрюченным ветвям гранатового дерева были привязаны за носовые веревки два верблюда.

Они прошли по крытой галерее, оживленной яркими фресками алого и зеленого цветов, где скалящиеся дьяволы расчленяли несчастных в языческом аду. Уильям вскрикнул от страха, когда из дверного проема, рыча, поднялся медведь.

— Это всего лишь чучело, — проворчал Жоссеран.

Но это было не обычное чучело. Он увидел, что это шкура и мех медведя, сохраненные в его подобии, хотя на месте глаз зияли темные впадины. Бока его были липкими от ритуально нанесенного масла.

Они нашли другой коридор, пахнущий мускусом и ладаном. В ряд на полу, скрестив ноги, сидели монахи, их бритые головы блестели в свете масляных ламп. Их заунывное пение эхом отдавалось от алых колонн и темных стен.

— Я посрамлен, тамплиер, — сказал Уильям. — Эти люди любят свою веру больше, чем я.

— Никто не любит веру больше тебя, Уильям.

— Посмотри на них. Они не продают свои услуги за деньги. Они не пируют, как епископы, не блудят, как священники, и не плету интриг, как клирики в Риме. У них нет веры, и все же они живут святой жизнью.

— Если у них нет искупления Христова, какой толк во всей их святости? — спросил Жоссеран, повторяя заученную молитву, что занозой сидела в его совести с самого детства.

— Все, что ты говорил мне в этом путешествии о моих собратьях-священниках, — правда. Я знаю, что многие из них продажны и алчны. Наш орден был основан, чтобы искоренить такое поведение и вернуть святость в Церковь. Поэтому я и искал своего призвания среди них. Но я недостоин, тамплиер. Я нечестивец. — Он поднял руки. — Помолись со мной, тамплиер.

Жоссеран помолился с ним, не из благочестия, а потому что в тот миг почувствовал к монаху такую жалость. Он сложил руки и вознес их к Богу, который не обитал в этих безоблачных синих небесах, и вместе они прочли два десятка «Отче наш» за живых и еще десяток за мертвых. Наконец он прочел еще один «Отче наш» за себя — чтобы он нашел какой-нибудь путь назад, к живым, из забвения и небытия.

***

XCV

Ферганская долина

На Крыше Мира короткое лето почти закончилось. Красные маки уже увядали, и пастухи готовились возвращаться в защищенные долины низин, снова оставляя горы волкам, снежным барсам и орлам.

Свадебный пир был в самом разгаре, когда Хутулун въехала в лагерь.

Невеста была моложе ее, широколицая, с бронзовыми щеками, черты ее окаменели, пока вокруг мужчины и женщины рода смеялись, кричали и пили. Ее головной убор из бронзовых монет отражал свет тысячи факелов. Она сидела рядом с мужем в шелковом шатре, а в котлах пузырилась и дымилась баранина, мужчины проливали кумыс на богатые ковры и падали на тела своих товарищей, уже отключившихся на полу.

Пока она была в Каракоруме, Кайду взял себе еще одну жену. Она была дочерью вождя с запада от озера Балхаш, и этот союз еще больше укрепил его власть на западных границах империи кагана. Подобно Хулагу на западе и Бату на севере, ее отец теперь стремился обезопасить себя, когда Мункэ не стало.

Он ссутулился на своем эбеновом троне рядом с новой невестой, суровый и задумчивый посреди всеобщего веселья. Увидев ее, он поднялся и вышел из шатра, его телохранители последовали за ним. Она пошла за ним. У нее в горле стоял ком. Теперь ей предстояло рассказать ему о своем провале.

— Хутулун, — сказал он. — Дочь.

Она опустилась на колени, чтобы получить его благословение в свете факелов воинов.

— Отец.

Прохладный горный ветер хлестнул по шелку шатра.

— Я рад видеть, что ты благополучно вернулась.

— Тысяча добрых пожеланий в этот счастливый день.

— Это всего лишь политика, дочь, ты это понимаешь. Как прошло твое путешествие?

Она замялась.

— Я подвела тебя, мой хан, — сказала она, и слова застряли у нее в горле.

— Подвела, как?

— Я позволила воинам Хубилая устроить засаду на мои арбаны. Мы потеряли шестнадцать человек. Варварских послов похитили. — Вот. Сказано, сделано, без красивых речей.

Он хмыкнул.

— Да, я знаю об этом.

Конечно. Новости дошли до него из Каракорума. У него были свои шпионы при дворе, как и у любого хана, имевшего хоть какое-то влияние и вес.

— Твоей вины в том нет, — сказал он наконец. — Если сунуть руку в осиное гнездо, не стоит удивляться, что тебя ужалят. Мне следовало послать тебя северным путем, вокруг озера Балхаш.