Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Я сделала шестнадцать вдов.

— Не ты их сделала. Вдов сделал Хубилай. И скоро он сделает их еще больше. — Он взял ее за плечо и поднял на ноги. — Ты виделась с Ариг-Бугой?

— Я передала ему твою клятву верности. Он хотел знать, пошлешь ли ты войска в поддержку ему против Хубилая.

— И что ты сказала на это?

— Я сказала, что не могу знать помыслов моего отца. Как еще я могла ему ответить?

Он улыбнулся.

— Хороший ответ. Ибо я не могу ему помочь, даже если бы хотел. Я не смею оставлять себя здесь без защиты, не сейчас.

Из шатра доносились крики танцоров и хриплые возгласы пьющих.

Факелы воинов затрещали от порыва ветра.

— У меня тоже есть новости. В Бухаре новый хан. Органу убили, и Алгу захватил ханство.

— Он присягнул на верность Ариг-Буге, — сказал Тэкудэй.

— Пока что да, — ответил Кайду. — Но люди всегда делают то, что им выгоднее в данный момент. Алгу честолюбив. Ему нельзя доверять.

— А что другие ханы?

— Все теперь смотрят на свои земли и на свои династии, и мы должны смотреть на наши. Мункэ был последним из великих каганов. Наша Татария снова не империя, а сборище соперников. — Он протянул правую руку и положил ее ей на голову. — Ты меня не подвела. Напротив, мое сердце радуется, видя, что ты благополучно вернулась. А теперь иди внутрь и наслаждайся свадебным пиром.

Хутулун последовала за ним в большой шатер. Гэрэл, как обычно, валялся без сознания на коврах. Ее возвращение прошло не так плохо, как она боялась; более того, он отмахнулся от ее позора, словно это был пустяк. И все же она не могла наслаждаться весельем. Она понимала, почему ее отец с каменным лицом созерцает свою новую невесту. Это был не брак, а союз в преддверии войны.

***

XCVI

пустыня Такла-Макан, к западу от Тангутского царства

У Нефритовых ворот они обменяли своих лошадей на верблюдов и снова отправились в Такла-Макан. Иссушенная жаром пустота теперь казалась ему почти знакомой. Порой пустыня состояла из твердого, утрамбованного гравия, и верблюды шли хорошо; порой — лишь из мелкого песка с хрупкой коркой, которая проваливалась под верблюжьими копытами, превращая каждый сотрясающий шаг в пытку и для человека, и для зверя.

Лето унесло еще больше жизней. Они видели еще не высохшие кости лошадей и верблюдов, а однажды — скрюченный скелет осла, мумифицированный жарой, все еще частично покрытый кожей и мехом. Призраки озер и рек рябили в безбрежности серого сланца.

«Солнце нас сечет, — думал Жоссеран. — Возможно ли ненавидеть солнце? Одного раза было достаточно. Не думаю, что я вынесу этот переход снова».

***

XCVII

Они навьючили верблюдов перед самым закатом, под безветренным небом. Они снова вышли к великим песчаным дюнам Такла-Макана и начали передвигаться по ночам, чтобы избежать ужасной дневной жары. Когда взошла луна, она сделала пустыню прекрасной, ибо пески, казалось, рябили, как тонкий шелк, расстеленный на плоском столе.

Их караван тронулся в путь, тени верблюдов были чудовищны на волнистых песках. Даже чахлые клочки тамариска принимали ужасные очертания, похожие на тех дьяволов, о которых говорил Уильям, когда они отправлялись в путь.

Приглушенная тишина ночной пустыни нагоняла тоску, и единственными звуками были скрип веревок да мягкое шлепанье верблюжьих копыт по песку. Здесь не было никаких ориентиров, и когда луна скрылась за горизонтом, они пошли на одну-единственную яркую звезду на западе. К тому времени, как на пустом горизонте показалось лиловое пятно рассвета, верблюды кашляли от усталости, и их приходилось тащить за веревки.

Они брели, даже когда солнце поднялось в небо, и останавливались, лишь когда становилось слишком жарко, чтобы продолжать путь. Тогда они падали в тени своих верблюдов и пытались проспать дневной зной, беспокойно ворочаясь на раскаленном ветру. Они просыпались перед самым вечером, с пересохшими глотками и телами, покрытыми нанесенным ветром песком. Времени хватало лишь на горький чай и прогорклое мясо, а затем они снова навьючивали верблюдов и возобновляли свой бесконечный путь.

Первые часы после рассвета были худшим временем. Измученные усталостью, с иссушенными разумом и духом от тягот пути, они часто были вынуждены спешиваться и тащить своих протестующих верблюдов последние мили.

Однажды утром, перед самым рассветом, когда пустыня была еще черной и пронзительно холодной, Жоссеран шел рядом со своим верблюдом, опустив голову навстречу назойливому ветру. Он думал, как и всегда, о Хутулун. Бывали моменты, когда он убеждал себя, что она может появиться из-за горизонта на своей белой татарской кобыле, с пурпурным шелковым шарфом, развевающимся на ветру позади нее.

И он, вздрогнув, поднял голову, ибо в тот самый миг услышал звук всадников, скачущих к ним из-за следующей гряды дюн.

— Что это? — крикнул Уильям из-за его спины.

Они все остановились. Жоссеран вспомнил, как в последний раз слышал этот же грохот у озера-полумесяца.

— Это духи песков, — сказал он Уильяму. — Они хотят заманить нас в пустыню.

— Какие духи песков?

— Мертвецы пустыни.

Уильям перекрестился.

Жоссеран снова прислушался. Грохот исчез, пески снова погрузились в тишину.

Караван продолжил путь. Но время от времени Уильям останавливался, чтобы прислушаться к крикам одиноких духов, и ему казалось, что они зовут его по имени.

Тянулись бесконечные солончаки, знойная дымка рябила над выжженными пустошами, а путь вперед отмечали лишь древние, рассыпающиеся маяки. За ними лежало еще одно огромное пространство дюн.

С седла своего верблюда Уильям не мог разглядеть сквозь желтую мглу даже голову вереницы. Убаюканный усталостью и завыванием ветра, он спрятал лицо в капюшон своей рясы и предался голосам самобичевания, терзавшим его изнутри, и сотрясающей качке верблюда.

Где-то утром ветер стих, и он решился откинуть капюшон, надеясь увидеть хоть какое-то изменение в однообразии их горизонта.

Именно тогда он и обнаружил, что остался один.

Невозможно было узнать, когда оборвалась веревка, — минуты или часы назад. Он с ужасом и недоверием уставился на истрепанный конец веревки, свисавший с недоуздка верблюда. Он искал следы в песке вокруг, но даже те, что оставил его собственный верблюд, быстро заметал летучий ветер. Дюны простирались во все стороны, как ход волн по океану.

Он услышал бормотание, кто-то говорил слишком быстро и слишком громко, неразборчивые слова. Он отчаянно огляделся, думая, что за ним должен быть кто-то, а потом понял, что звуки исходят из его собственного горла.

***

XCVIII

Ферганская долина

Резкий северный ветер гнал по небу облака, похожие на конские хвосты, пока до них не дошла серая грозовая туча, и порыв ледяного дождя не ударил ей в лицо. Пришло время гнать стада обратно в долины.

Овцы рассыпались по высокогорному пастбищу. Их были тысячи, они ковыляли, как гуси, их зады и хвосты разжирели от обильной летней травы.

Сзади подъехал Тэкудэй. Они мало разговаривали с ее возвращения из Каракорума. Он считал, что сопровождать варварских послов должен был он, и теперь радовался ее неудаче.

— Надеюсь, ты не находишь эти бедные долины слишком скучными после изысканных дворов Каракорума. — Когда она не ответила, он продолжил: — Жаль, что тебе не удалось доставить варваров к кагану. Как приказал тебе наш отец.

Она стиснула зубы и промолчала.

— Хотя некоторые говорят, что варвара похитили как нельзя вовремя.

— Кто это говорит? — прошипела она.

Он улыбнулся.

— Моя сестра-жеребец все-таки оказалась кобылой.

Она отвернулась. «Я не доставлю ему такого удовольствия».

— Говорят, он покрыл тебя трижды.

Она развернулась в седле, и внезапно в ее кулаке оказался нож. Он ухмыльнулся ей в ответ, поднял подбородок, обнажая нежную плоть горла. Бесполезный жест, под стать его пустой браваде.