Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Он был побежден.

Он почувствовал грохот конских копыт по твердой земле, но у него уже не было сил подняться. Он увидел, как в лунном свете блеснул клинок меча. Он повернул голову, разглядел жилистую фигуру татарского всадника, стоявшего над ним, пар от его дыхания на ветру, запах его коня.

Только бы быстро.

***

CXVIII

Канг раскололся от одного удара сверху вниз. Татарин яростно пнул, раскалывая колоду по всей длине и ломая шарнир. Жоссеран сбросил с себя ужасное устройство, всхлипывая от облегчения. Он попытался встать, но сил в нем не осталось. Он лежал, дрожа, на замерзшей земле, и холод, как смерть, проникал в него.

— Я думала, ты никогда не придешь, — сказала она.

Хутулун?

Она бросила ему несколько шкур.

— Надень, пока не замерз. В седельной суме есть кумыс и вяленая баранина. Твои люди в двух днях пути отсюда. Для тебя, пожалуй, в семи.

Он не двигался.

— Быстрее! Пока все племя не проснулось. — Она схватила его за рубаху, заставив выпрямиться, и накинула ему на плечи халат. Он застонал от боли, когда она просунула его левую руку в дээл. Затем она подняла его на ноги и потащила к коню.

— Ты должен спешить!

Он чувствовал теплую влагу на груди, знал, что рана на плече снова открылась. Мышцы шеи одеревенели от канга, так что он едва мог пошевелить головой. Он уже не был уверен, хватит ли у него на это сил. Колено его подогнулось и почти подкосилось.

— Держи северную звезду за спиной, — сказала Хутулун. — К рассвету ты доберешься до широкой долины. Увидишь гору в форме женщины, лежащей на спине. Следуй по этой долине, и она приведет тебя в Кашгар. Твои друзья там.

— Ты не пойдешь со мной?

— С чего бы мне это делать?

Она помогла ему сесть в седло, вложила поводья в его правую руку.

— Я больше тебя не увижу, — сказала она.

— Не будь так уверена.

— Если ты когда-нибудь вернешься в эти долины, мой отец тебя убьет. Возвращайся домой, Жосс-ран. Забудь обо мне, забудь, что ты когда-либо здесь был.

— Пойдем со мной, — повторил он.

— Я уже дважды спасла тебе жизнь. Чего еще ты от меня хочешь? А теперь быстрее, ты должен спешить! — Она схватила его за волосы и притянула его лицо к своему, чтобы поцеловать. — Я бы хотела родить тебе сыновей, — сказала она, а затем хлопнула пони по крупу. Тот рванулся прочь во тьму, к степям и темному массиву гор на юге.

Кайду стоял у входа в свою юрту, рядом с ним — Хутулун. Ничто не шевелилось в этом черном и ужасном холоде.

— Он сбежал? — спросил ее Кайду.

— У него есть конь, припасы и меха. И он человек многих талантов.

— Верно, — пробормотал Кайду. — А что со стражником?

— Он оправился, хотя боюсь, шрам останется с ним на всю жизнь как свидетельство его неосторожности.

— Я должен его наказать, иначе кто-нибудь заподозрит, что я приложил к этому руку.

Пар от их дыхания уносило ветром.

— Я прокляну тот день, когда он нашел дорогу в Ферганскую долину, — сказал он.

Молчание было неловким свидетельством чувств его дочери.

— Если бы он был Человеком, а не варваром, ты бы вышла за него замуж?

— Он был мужчиной.

— Признаю, у него была храбрость, — хмыкнул Кайду. — Но ведь храбрость можно найти и в коне.

— Мне прошлой ночью снился сон, — сказала Хутулун.

— Что было в твоем сне?

— Мне снилось, что я снова его увидела.

— Это невозможно.

— Это был мой сон.

Кайду покачал головой. Так не пойдет. Он не мог позволить ей сохнуть по варвару.

— Ты поступила наилучшим образом для рода, — сказал он. — Теперь ты должна забыть, что это когда-либо было.

Как будто она когда-нибудь сможет.

***

CXIX

Позднее лето в Кашгаре, и улицы были полны пыли и мух, черных роев, ползавших по овечьим головам и жирным легким, выставленным на продажу. Таджики с бородами, тонкими как проволока, и косоглазые киргизы щелкали семечки, щеголяя по базарам, или развалившись на деревянных диванах в чайханах, потягивали зеленый чай с корицей из треснувших фарфоровых чайников.

Рыночные прилавки ломились под тяжестью позднего урожая: персики, арбузы и инжир, дыни, виноград и гранаты. Переулки были по щиколотку в дынных корках. Но с плодами лета пришли и предвестники зимы. По пыльным улицам грохотали ослиные повозки, груженные связками хвороста и дров — топливом для очагов.

В предгорьях у Крыши Мира уже лежал снег.

Жоссеран открыл глаза. Он ощущал пульсирующую боль в плече, жгучую боль в черепе. Во рту было вязко и сухо. Просыпаясь, он уловил ноздрями ароматы, проникавшие в комнату: свежеиспеченный плоский хлеб, древесный уголь, жареное мясо; все знакомые запахи базара.

— Итак, — произнес голос, — ты жив.

Перед его глазами возникло лицо. Уильям. Он попытался заговорить, но не издал ни звука. Уильям приподнял его голову и поднес к губам чашку с водой. Она была ледяной и показалась Жоссерану вкусной, как вино.

— Где… я?

— Ты не на небесах, если ты этого ожидал.

— Когда я увидел тебя… я точно знал, что это не небеса. — Он лежал на толстом слое ковров. Это был канг, приподнятая кирпичная платформа, обогреваемая снизу огнем, и она успокаивающе грела ему спину.

— Где я?

— Мы в крепости в Кашгаре. Тебя привезли сюда три дня назад таджикские соплеменники. Они нашли тебя в полубреду, блуждающим по горам на татарском коне. У тебя две раны на голове и рана от стрелы в плече, которая сильно воспалилась. Однако теперь она заживает, но не благодаря этим татарам. Они хотели послать своих грязных шаманов, чтобы те практиковали на тебе свое колдовство, но я их отговорил. Я молился за твою заблудшую душу и пустил тебе кровь. Я верю, что мое искусство врачевания и Божья благодать снова поставили тебя на ноги.

— Спасибо.

— Не благодари меня. Теперь я не в долгу перед тобой. — Уильям встал. — Ты должен благодарить Бога за свое избавление. Я не думал снова тебя увидеть.

— Это бы тебя очень огорчило?

Уильям наклонился ближе.

— Что случилось в тех горах, тамплиер?

— Когда мои похитители увидели пайцзу и узнали, что я христианский посол с дозволения Хубилая, они меня отпустили. В этих краях очень уважают жизнь посланников.

— Тогда где пайцза?

— Должно быть, я ее уронил.

— Кто они были?

— Разбойники. Они напали на нас в надежде наживы, не более того.

— Мне показалось, я видел среди них ведьму, — сказал Уильям.

Жоссеран покачал головой.

— Ты ошибся, — сказал он и повернул лицо к окну. — Сартак и его татары хорошо с тобой обращались?

— Он не перерезал мне горло и не сварил мои внутренности себе на ужин, и за это я благодарю Бога.

— Я боялся, вы уже отправились в Хотан или Ош.

— После засады Сартак приказал нам вернуться в крепость. С тех пор мы остаемся здесь, за этими стенами, но я понятия не имею, почему. Возможно, чтобы дождаться твоего благополучного возвращения. Поскольку эти люди не говорят на языке цивилизованных людей, а лишь бормочут, как обезьяны, мне невозможно это знать. Кстати, Сартак желает с тобой поговорить, как только ты оправишься.

— Я устал. Увижусь с ним завтра. А сейчас мне просто нужно поспать.

— Тогда я тебя оставлю. — Уильям помедлил у двери. — Когда тебя сюда привезли, ты был в бреду. Ты бормотал, как дитя.

— Что я говорил?

— Что-то о твоем отце, — сказал он. Он вышел, тяжелая дверь захлопнулась за ним.

Лишь на следующий день, когда Жоссеран достаточно оправился, чтобы принять визит Сартака, он узнал истинную причину, по которой татары вернулись в крепость. После засады Сартак отправил послание в Бухару, прося регентшу Чагатайского улуса, Органу, усилить его эскорт. Пока он ждал в Кашгаре ответа, он получил по ямской службе сообщение, что Органа была свергнута союзником Ариг-Буги, Алгу, и получил приказ от самого Хубилая оставаться на месте, пока ситуация не разрешится.