Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— Мне все равно, кто ее вылечит, твой бог или их. Но она не должна умереть. Теперь она под моей опекой, и винить будут меня.

Жоссеран пожал плечами. Это не повредит, предположил он, хотя и сомневался, что принесет какую-то пользу. Он мог бы уговорить Уильяма по крайней мере прочесть несколько молитв.

— Я попрошу его помочь тебе, если таково твое желание.

— Приведи его ко мне как можно скорее, — сказал Сартак. — Без нее не будет союза с Алгу, и тогда, возможно, мы не покинем Кашгар, пока волосы наши не станут белыми!

***

CXXII

Ферганская долина

Дым поднимался из юрт, разбросанных по долине. Крыша Мира была укрыта снежным безмолвием.

Трое всадников медленно проехали мимо потрясенных лиц своих соплеменников. Их скальпы и части лиц были обожжены и почернели; сквозь обугленную плоть виднелась блестящая белая кость. Один лишился глаза, другой — доброй части носа. Они из последних сил держались в седлах, но не падали, пока не достигли входа в юрту хана, где один из них наконец соскользнул с коня и остался лежать неподвижно в снегу.

— Сам Ариг-Буга помог Алгу взойти на трон в Бухаре. И, как желал наш Великий хан, я послал к нему делегацию с просьбой о доле его налогов для покупки припасов для армии нашего кагана для борьбы с предателем Хубилаем. И что же он делает? Он говорит, что заплатит свою долю драгоценными металлами, и приказывает лить расплавленное золото на головы наших послов.

Кайду сидел в своей юрте, его сыновья — справа, его любимая жена и дочь, Хутулун, — слева. Синий дым лениво тянулся от огня через отверстие в крыше.

— Нам следует отступить дальше в горы, — сказал Тэкудэй. — За спиной у Алгу сто пятьдесят тысяч воинов.

— Отступить? — пробормотал Кайду. Он повернулся к Гэрэлу. — Ты согласен со своим братом?

Гэрэл не успел ответить, ибо Хутулун больше не могла молчать.

— Если мы побежим сейчас, мы будем бежать вечно, и мы никогда больше не увидим наших полей и пастбищ!

— Так что же ты предлагаешь нам делать?

— Мы не можем победить Алгу на поле боя. Но мы можем нанести удар, когда он меньше всего этого ожидает, и скрыться в горах, прежде чем у него появится возможность нанести ответный удар. Когда он повернется спиной, мы сможем ударить снова. Мы не должны давать ему ни минуты покоя. Мы измотаем его, как волк медведя, будем кусать его за пятки луну за луной, год за годом, пока он не будет обессилен и измучен. Однажды, когда мы соберем других волков, подобных нам, тогда мы сможем его одолеть.

Кайду улыбнулся. Его дочь, воительница, шаманка; Чингисхан, вернувшийся в теле кобылы. Духи играли с ним всю его жизнь, и их шутка заключалась в том, чтобы сделать его величайшего сына женщиной.

Он на мгновение задумался. Наконец, он сказал:

— Я согласен с Хутулун. Моему нраву больше подходит быть волком, чем овцой. Но сначала мы должны испросить мудрости у богов, чтобы узнать их волю. Хутулун, ты должна встретиться с духами и узнать их совет. Тогда, и только тогда, мы примем решение.

***

CXXIII

Кашгар

Через окованную железом и утыканную медью дверь, по узкому, обнесенному стеной двору, где по кирпичной кладке вились розы; под аркой со сломанным куфическим фризом, виноградно-синим на белом. Наконец, вверх по узким, стертым веками ступеням на башню.

Странная это была делегация, что шла по темному коридору западного барбакана. Впереди — татарский лейтенант в своем золотом крылатом шлеме, за ним — желтолицый человек в черной рясе с капюшоном, а за ним — бородатый гигант в дээле и коротких сапогах татарина. На вершине башни они остановились у одной из комнат. У резной ореховой двери, склонив головы, толпились китаянки-служанки.

Уильям отвел Жоссерана в сторону.

— Что мне делать? — простонал он. — Я не могу молиться за язычницу!

— Молись тогда за страждущую человеческую душу.

— То, что ты просишь, невозможно!

— Ты смертельно оскорбишь наш эскорт, отказав им? Делай тогда, что хочешь, и надейся на лучшее, ибо я верю, что результат будет тот же.

— Что он говорит? — рявкнул Сартак.

— Он боится, что может вас подвести.

— Его волшебство достаточно хорошо сработало на Мар Салахе. Кроме того, ничто другое ей не помогло. Напомни ему, что если царевна умрет, мы, возможно, будем вынуждены задержаться здесь на пятьдесят зим.

— Я не могу этого сделать! — повторил Уильям.

— Он готов? — спросил Сартак.

— Он готов, — ответил Жоссеран.

Сартак открыл дверь в комнату, и Жоссеран провел Уильяма внутрь. Комната, должно быть, когда-то служила личными покоями магометанского царевича или царевны, подумал Жоссеран, ибо она была чудесно убрана, в отличие от его собственной голой кельи. Вокруг арочных окон вилась лента арабской вязи, а сырцовые стены были украшены керамическим фризом с геометрическим узором, бычьей кровью на восково-желтом.

Мяо-Янь лежала на кровати в центре комнаты, казалось, спала. Она выглядела потерянной в этом огромном помещении. В углах горели жаровни, но треск тополиных веток не мог согнать холод из комнаты.

Сартак отказался переступить порог, боясь духов, витавших вокруг тела Мяо-Янь. Жоссеран отступил, и Уильям один подошел к ее кровати. Он встревоженно огляделся.

— Где ее лекари?

— Сартак говорит, им не удалось ее исцелить, поэтому он их изгнал.

Уильям облизал свои тонкие белые губы.

— Говорю тебе, я не могу этого сделать! Она не приняла таинства крещения.

— Мы не можем оскорблять наших хозяев! Неужели так трудно попросить тебя помолиться за нее? Ты и так достаточно времени проводишь на коленях!

«Что так его встревожило?» — гадал Жоссеран. — «Боится ли он сам заразиться? Но если ее болезнь передается через испарения, то все ее служанки уже должны были бы валиться с ног».

Жоссеран посмотрел на крошечную фигурку в кровати. Она заслуживала лучшего, чем умереть здесь, в этом одиноком оазисе, еще ребенком. В какой-то непостижимой части своего существа он все еще верил, что мольбы священника, даже такого злого клирика, как Уильям, стоят для Бога сотни молитв любого простолюдина.

— Сделай для нее, что можешь, — сказал Жоссеран и повернулся к двери.

Уильям схватил его за рукав.

— Ты меня здесь оставляешь?

— Я не шаман. Теперь твое дело — сотворить чудо.

— Я же говорил тебе, я не могу за нее молиться! Бог не станет утруждать себя ради язычницы!

— Она не язычница, как ты сам знаешь. Она просто молодая девушка, и она больна! Ты же можешь изобразить сострадание, не так ли? — Он вышел, с грохотом захлопнув тяжелую дверь, который, казалось, эхом разнесся по всей крепости.

***

CXXIV

Уильям опустился на колени у кровати и начал читать «Отче наш». Но он сбился на словах и не смог закончить. Дьявол был здесь, в этой комнате, во всем своем зловонном коварстве. Он видел, как тот ухмыляется из тени, слишком хорошо зная его мысли, прежде чем он сам их осознавал.

Он подошел ближе к кровати.

Во сне есть подобие смерти, а в смерти жертва навеки безмолвна. Мысль пришла к нему незваной: он мог сделать с этой женщиной все, что угодно; если он протянет руку и коснется ее, никто не узнает.

Теперь невозможно было созерцать Бесконечное, сосредоточить свои мысли на чем-либо, кроме собственного наваждения. Он огляделся, чтобы убедиться, что дверь закрыта, комната пуста. Он нерешительно протянул руку. Казалось, она больше не была частью его. Он смотрел на нее с ужасом, словно это был какой-то огромный, бледный паук, ползущий по покрывалам.

Его палец коснулся мраморной плоти руки девушки, а затем резко отдернулся, словно обжегшись.

Мяо-Янь не проснулась; ровный ритм ее дыхания не изменился. Уильям снова виновато огляделся.

Пылинки плыли в желтых шевронах света из решетчатых окон.

Его пальцы ущипнули мочку уха Мяо-Янь, прежде чем снова отдернуться; затем они стали смелее; они погладили ее руку, даже потянули за несколько крошечных золотистых волосков на ее предплечье, пока те не оторвались от кожи. Но она по-прежнему не шевелилась.