Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Уильям встал, взволнованный, и заходил по комнате, постоянно поглядывая на дверь. Ни один татарин, кроме шамана, не войдет в комнату больного, сказал Жоссеран. И даже им было запрещено к ней приближаться.

— Я не просил об этом, — сказал он вслух и заломил руки в молитве. Но ответа от Бога не было, и демоны, преследовавшие его, теперь полностью овладели им.

***

Ферганская долина

Транс был вызван дымом гашиша и кумысом. Хутулун танцевала одна в своей юрте, пока не пришли духи и не унесли ее с собой к вечному Голубому Небу. Освободившись от земных уз, паря в воздухе на спине черной кобылы, она скакала с варварским воином, Жосс-раном; она чувствовала его руки вокруг себя, когда они погружались в зияющие объятия облаков.

Ей снилось, что они скачут над горами к высокому пастбищу, где она соединяется с ним в длинной, сочной траве лета. Образ был так реален, что даже лежа на толстых коврах своей юрты, погруженная в грезы, ее ноздри трепетали от его чужого запаха, и она раскрыла объятия, чтобы принять его.

Что-то шевельнулось внутри нее, и она застонала и заметалась от боли; окровавленное дитя выскользнуло из ее тела, бронзовое, как Человек, но с золотисто-рыжими волосами христианина.

— Жосс-ран.

Она очнулась от сна утром. Было темно, и угли в очаге остыли. Она села, дрожа, и в замешательстве оглядела юрту.

Она вошла в мир духов по велению своего отца, чтобы узнать волю богов относительно Алгу и Ариг-Буги. Но образ Жоссерана и ребенка заглушил шепот всех прочих интуитивных прозрений. Она не могла постичь того, что только что пережила.

Ее кожа была влажной, и в чреслах было тепло и сыро. Она нетвердо поднялась на ноги и, спотыкаясь, вышла наружу.

Над белоснежными холмами висел ущербный месяц. Он все еще был где-то там. Теперь она без сомнений знала, что их соединяет серебряная нить, и однажды ветер принесет семя к цветку, и они все-таки встретятся снова.

***

CXXV

Кашгар

Уильяму было ясно, что царевна Мяо-Янь на исходе. Сколько раз он приходил в эту комнату, сколько молитв прошептал во имя ее? Она умирала. Бог не собирался утруждать себя ради раскрашенной язычницы.

Она уже выглядела мертвой. Дыхание ее было едва различимо.

Его пальцы скользнули по ее коже, гладкой, как слоновая кость, горячей от лихорадки. Ободренный знакомством с ее сладкими землями, он продолжил свои исследования, остановившись наконец на бутоне груди девушки.

Какая-то преграда внутри него рухнула; никто никогда не увидит, никто никогда не узнает. Даже объект его желания не станет свидетелем его неловких ласк. Эта хрупкая царевна с ее раскрашенным лицом была предложена ему на этом алтаре как его личная игрушка, его собственность без последствий. Скоро она отдаст свой дух тьме, и какие бы грехи он ни совершил, они будут похоронены вместе с ней.

Или так рассуждал голос в его голове.

Он просунул руку под шелк платья и ахнул, когда кончики его пальцев коснулись горячей и упругой плоти ее бедра. Он помедлил, прежде чем продолжить свои исследования. Рука его неудержимо дрожала, во рту пересохло, разум был пуст от всего, кроме ощущений момента, слеп к спасению и даже к рассудку.

Он отложил свою Библию и лег на кровать рядом с ней. Он обвил ее покорные руки вокруг своих плеч и поцеловал ее накрашенную щеку. И пока тени ползли по комнате, он отдался ужасным порывам своей души.

***

CXXVI

Всю свою жизнь Жоссеран регулярно упражнялся в воинском искусстве, в ближнем бою и в верховой езде. Так что долгие зимние месяцы бездействия он преодолевал самодисциплиной, поддерживая свою остроту в седле, как мог.

Каждый день после полудня он выводил своего коня на майдан под крепостью и в одиночестве упражнялся с мечом и копьем. Открытие, сделанное им на местном базаре, неизмеримо ему помогло. Местные купцы хранили арбузы, подвешивая их в сетках на бамбуковых шестах, так что они оставались сочными почти до самой зимы. Каждый день он покупал с полдюжины этих плодов, вывозил их в сад по другую сторону майдана и насаживал на длинные шесты. Затем он на скорости скакал между тутовыми деревьями и пытался чисто разрубить арбуз мечом, не сбивая шага коня.

Когда все плоды были таким образом повержены, он спешивался со своего черного жеребца и чистил его деревянным скребком, который татары использовали для ухода за лошадьми. Это был тот самый пони, которого пригнала ему Хутулун в ночь его побега из лагеря Кайду. Он хорошо о нем заботился, хотя и не питал к животному особой привязанности, ибо тот был раздражителен, а порой и злобен. Он назвал его Уильям.

Он услышал стук копыт и поднял голову. Сартак скакал через майдан, в характерном татарском стиле, с прямыми ногами. Доехав до сада, он осадил своего пони и спрыгнул, пробираясь сквозь скелеты деревьев. Увидев в пыли остатки изувеченных плодов, он посмотрел на Жоссерана и ухмыльнулся.

— Если христиане когда-нибудь пойдут войной на арбузы, тем придется несладко.

— Я представляю, что арбузы — это твоя голова, — сказал Жоссеран. — Это помогает мне целиться.

Сартак снова ухмыльнулся.

— У меня хорошие новости, — сказал он. — Твой шаман доказал свою силу.

Жоссеран постарался скрыть удивление. Уильям заставил его поверить, что она на грани смерти.

— Ей лучше?

— Этот Вей-рам, — сказал Сартак, используя татарское произношение имени «Уильям», — при всей своей странности, обладает могущественным колдовством.

Могущественное колдовство? Жоссеран верил, что царевна либо поправится, либо умрет, как будет угодно Богу, независимо от молитв доброго монаха, но сказал:

— Я никогда не сомневался в действенности его сил.

Сартак не мог скрыть своего облегчения. Наконец-то их путешествию виден конец.

— Как только растают снега, мы пересечем Крышу Мира и отправимся ко двору Алгу в Бухару. Оттуда мы отправим вас в западные земли.

Прошло больше года с тех пор, как он видел Акру. Он гадал, что там произошло за его отсутствие. Его хозяева ничего ему не говорили, возможно, потому что и сами ничего не знали. Утремер был для них другим миром. Заключил ли Хулагу все-таки договор с Высоким судом без усилий Жоссерана? Или он пронесся дальше? Когда он и Уильям доберутся до Акры, найдут ли они там лишь дымящиеся руины?

Жоссеран не хотел возвращаться в Утремер. Он знал, что ему придется столкнуться с обвинениями монаха в ереси и кощунстве перед Советом. То, что он дважды спас жизнь этого несчастного, ничего не будет значить для этого непреклонного церковника. Теперь он проклинал себя за то, что говорил так откровенно и нажил себе врага в лице монаха.

Но Великий магистр защитит его от любых последствий. Они были тамплиерами, и даже эти доминиканцы не могли сделать ничего, кроме как потрясать кулаками. Хотя, возможно, он не сможет покинуть орден сразу, как планировал. Не раньше, чем Уильям вернется в Рим.

Он гадал, держат ли все еще в заложниках в Алеппо бедных Жерара и Юсуфа. Они, по крайней мере, будут рады видеть их благополучное возвращение.

— Вижу, перспектива покинуть Кашгар лишила тебя дара речи от радости, так что я оставлю тебя с твоими арбузами, — сказал Сартак. Затем, как бы вдогонку, добавил: — Если окажешься в окружении, зови на помощь, и я пришлю эскадрон своей кавалерии, чтобы помочь тебе пробиться через инжир.

Он рассмеялся и поскакал обратно к крепости.

Мяо-Янь лежала на своей кровати, как труп, в своих одеждах из красной парчи, с крошечными шелковыми туфельками на ногах. Бледный свет из окна делал ее кожу почти прозрачной.

Уильям долго сидел там, наблюдая за ней, не решаясь пошевелиться. Наконец, он протянул дрожащую руку, чтобы коснуться ее лба. Невозможно. Жар спал; ее кожа была прохладной на ощупь.

Он сунул костяшку пальца в рот, чтобы не закричать. «Что я наделал?»

Она шевельнулась, и на мгновение он испугался, что она проснется. Он вскочил на ноги и отступил от кровати, пока не почувствовал, как его лопатки уперлись в камень.