Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

«Что я наделал?»

Он услышал крики магометанского священника над крышами города, адскую песнь безбожников, отражавшуюся от синих и далеких гор, пока она, казалось, не заполнила комнату, оглушая его.

Он никогда не думал, что увидит чудеса в своей повседневной жизни. И вот одно из них, сотворенное им самим. Бог возложил руки на эту языческую царевну, чтобы посрамить его и, да, чтобы наказать.

Иначе почему Бог решил спасти эту женщину именно сейчас?

Он упал на колени и снова принялся молиться, на этот раз за свою собственную душу, а не за душу девушки. Затем он помолился, чтобы выздоровление Мяо-Янь было недолгим и чтобы она снова впала в лихорадку, ибо только с ее кончиной он мог быть уверен, что его ужасный грех будет похоронен навсегда.

***

CXXVII

Теперь, когда Мяо-Янь поправилась, служанки постоянно окружали ее, суетясь, как куры-наседки. Она сидела в кровати, белая пудра косметики скрывала ее смертельную бледность. На ней было платье из багряной парчи с угольно-черным поясом, а в волосах — шпильки из слоновой кости и золота.

Жоссерана и Уильяма ввели в комнату. Они подошли и встали у изножья кровати.

— Я рад видеть вас выздоровевшей, моя госпожа, — сказал Жоссеран.

Мяо-Янь попыталась улыбнуться.

— Благодаря волшебству Отца-Нашего-Который-На-Небесах.

Жоссеран повернулся к Уильяму.

— Она приписывает вам спасение своей жизни, брат Уильям. Она благодарит вас.

Жоссерану показалось, что монах воспринял эту новость без особой радости. Наконец-то хоть немного смирения. Он сжимал в кулаке маленький деревянный крестик, вертя его в пальцах.

— Скажи ей, что на то была воля Божья, чтобы она жила.

Жоссеран снова повернулся к Мяо-Янь и передал ей слова Уильяма. Их разговор продолжался тихим шепотом.

Жоссеран сказал:

— Хорошие новости, монах. Она хотела бы, чтобы вы крестили ее в нашу святую веру.

Уильям выглядел так, будто его ударили.

— Я не могу.

Жоссеран уставился на него.

— Не можете?

— Я наставил ее, насколько мог. Она должна молиться и благодарить Бога за свое избавление, если таково ее желание. Но я не убежден в искренности ее веры, и потому не могу дать ей святого крещения.

— Но она желает, чтобы вы ей помогли! Вот душа, молящая вас о благословении Христа! Она будет вашей первой новообращенной! Разве не этого вы желали все то время, что мы были в Катае?

— Скажи ей, чтобы больше меня не донимала, — сказал Уильям. — Я высказал вам свое мнение по этому поводу. — Он повернулся и выбежал из комнаты.

Наступила изумленная тишина. Мяо-Янь и ее дамы смотрели на него в замешательстве.

— Отец-Наш-Который-На-Небесах гневается на меня? — наконец спросила Мяо-Янь.

Жоссеран был слишком поражен, чтобы ответить. Наконец он пробормотал:

— Я не знаю, что с ним не так, моя госпожа.

— Разве он не желает, чтобы я поклонялась Папе, как он меня наставлял?

— Я уже не имею понятия, чего он желает. — Неужели его столкновение со смертью в пустыне помутило его разум?

— Может, вы попросите его вернуться и увидеться со мной. Я не хочу, чтобы он на меня гневался.

— Я уверен, он ни в коем случае не может на вас гневаться, моя госпожа.

— И все же, похоже, это так.

Жоссеран не знал, что ей сказать. У брата Уильяма был такой дар — выхватывать позор из пасти триумфа.

— Еще раз, я очень рад видеть вас такой выздоровевшей, — сумел выговорить он.

— Чтобы я могла поспешить к своему мужу?

Сквозь окно он услышал блеяние курдючных овец, идущих на рынок и на убой. Ему показалось, что татарская царевна понимала их положение.

— После нашего расставания в садах моего отца в Шанду я думала никогда больше вас не увидеть, — сказала она.

— Я скучал по нашим беседам.

— Я говорила вам, что мой отец победит. Видите, как все обернулось? Он уже изолировал своего брата. Алгу увидел, куда дует ветер, и мой отец склонил его на свою сторону, пообещав ему Чагатайский улус как его собственный феод и помог ему убить регента. Что может предложить ему Ариг-Буга? Лишь постоянные требования людей и налогов для его армии. С Алгу на стороне моего отца Ариг-Буга зажат между их двумя армиями.

— Алгу поистине повезло иметь вас как часть сделки.

— Я лишь предлог для моего отца, чтобы уступить так много своего царства другому царевичу. Это политика.

— Надеюсь, ваш новый муж будет с вами хорошо обращаться, — сказал Жоссеран.

— А если и нет, мой отец все равно останется Ханом ханов и Императором Китая. Так какая разница? — Она вздохнула. Возможно, теперь она жалела, что они все не дали ей умереть.

Жоссеран уставился на магометанскую мечеть, обрамленную окном, выходящим на юг. Татарская царевна, воспитанная в традициях китайцев, теперь отправлена жить среди магометанских царевичей. Могла ли быть более одинокая жизнь?

— Я уверен, ваш новый хан поймет, что ему послан дар драгоценнее золота.

— Кто знает, что он подумает о девушке с лилейными ножками? — Она закрыла глаза и откинула голову на подушку. — Но я устала. Болезнь отняла все мои силы. Вам следует оставить меня сейчас. Вы поговорите с Отцом-Нашим-Которым-На-Небесах, скажете ему, что я не хочу, чтобы он на меня гневался, и что я благодарю его за спасение моей жизни?

— Я передам, моя госпожа, — сказал Жоссеран.

Он поднялся по узким каменным ступеням на крышу башни. Она выходила на лабиринт переулков и плоских глиняных крыш, и на полукупол магометанской мечети. С севера надвигалась песчаная буря. В тысяче окон мерцали масляные лампы; день погружался в преждевременные сумерки.

Жоссеран позволил ветру хлестать себя. «Что с тобой не так? — подумал он. — Ты не китайская принцесса с лилейными ножками. У нее нет выбора, но ты еще можешь избрать другой путь в своей жизни. Она бессильна, ты — нет».

Так неужели ты примешь ту же участь, жизнь в сожалениях и покорности, и все из-за нехватки капли мужества? Жоссеран Сарразини, если ты не можешь научиться жить, то должен научиться умирать. Как бы все ни обернулось, по крайней мере, ты будешь свободен.

***

CXXVIII

Ферганская долина

Юрты были погружены на кибитки, и огромные стада овец, коз и лошадей поднимали облака пыли по всей равнине. Кайду сидел верхом на своем коне, наблюдая за приготовлениями. Его губы были сжаты в линию, тонкую, как тетива, под седой бородой. Он неподвижно смотрел вперед, горностаевая шапка с ушами была натянута на голову.

Хутулун подъехала к нему на своей белой кобыле, чтобы поприветствовать. Она была одета в знаки шаманки: белый халат с капюшоном, с барабаном и посохом.

— Ты говорила с духами? — спросил он.

— Говорила.

— Что ты видела в ином мире?

Хутулун не могла сказать ему, что ее видение снова ее подвело, поэтому она рассказала лишь то, что представила в своем уме:

— Я видела войну без конца. Я видела, как империя Чингисхана рассыпается на множество царств, как это было прежде.

— Ты видишь, как мы уступаем Ферганскую степь Алгу?

— Я вижу, как мы бежим, словно волчья стая, возвращаясь по ночам, чтобы уносить молодых и слабых и не давать никому на Крыше Мира ни минуты покоя.

Кайду задумался, его лицо было мрачным.

— Хубилай послал одну из своих дочерей в Бухару, в качестве невесты. Это обеспечит союз между ним и Алгу и будет держать нас всех в их тисках, как птицу в кулаке. В настоящее время эта царевна в безопасности за стенами крепости в Кашгаре, но скоро она отправится через горы на свою свадьбу. Алгу послал минган своей кавалерии в качестве ее эскорта. — Он посмотрел за горы, словно мог видеть их караван. — Я бы хотел, чтобы она не доехала.

— Позволь мне это сделать, — прошептала Хутулун. — Дай мне пять джегунов твоих всадников, и я ее остановлю.

— Я так и думал, что ты это скажешь.

Его собственный бунчук из хвоста яка трепетал и хлестал на ветру.