Uncharted: Четвёртый лабиринт (ЛП) - Голден Кристофер

Суарес умер там, всего лишь через несколько мгновений после того, как они осторожно уложили его на землю, — слишком много крови вытекло из раны в боку. Дрейк опустился на колени рядом с ним; его уже тошнило от смерти и жадности.

— Спасибо, что не убил нас, — прошептал он, прежде чем протянуть руку и закрыть глаза мертвеца.

Дрейк взглянул на Салли и Джаду, которые, измученные и опустошённые, опирались друг на друга. Затем он присел на корточки и оглядел огромную пещеру, выжидая долгие секунды, не выскочит ли из одного из туннелей кто-нибудь из Хранителей Сокрытого Слова, чтобы попытаться их убить. Но больше никто так и не появился.

Высоко под потолком пещеры, как ему показалось, он смог разглядеть крошечные полоски утреннего света.

— Что нам теперь делать? — спросила Джада.

— То, чего хотел бы твой отец, — ответил Салли.

Дрейк кивнул, устало поднимаясь на ноги. Он уставился на цветы на стенах, белеющие среди мха и лоз.

— Именно, — сказал он. — Мы всё это вырвем, а потом сожжём. Мы позаботимся о том, чтобы белая чемерица — настоящая — осталась мифом.

— Можно заложить заряд и взорвать туннель под Курганом Сокровищ, — предложил Салли.

Дрейк пожал плечами.

— Зачем утруждаться? Как только мы его закроем, вход будет спрятан, а правительство запрещает кому-либо вести здесь раскопки.

— Перкинс оставил двоих своих людей на страже. Что мы им скажем, когда выберемся отсюда? — спросила Джада.

Салли рассмеялся.

— Скажем, что им повезло.

Дрейк хлопнул его по спине, и они оба улыбнулись девушке.

— А ещё лучше, — сказал Дрейк, — скажем, что они уволены.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Пять дней спустя Лука Хзуяк наконец-то обрёл свой последний приют. Осеннее солнце заливало золотым светом тихую красоту кладбища. Кладбище Вудлон было одним из самых известных мест захоронения в Нью-Йорке, оазисом мира и покоя в Бронксе. Джада сказала, что выбрала его именно по этой причине, и Дрейк мог её понять.

В конце октября на земле было столько же красных и золотых листьев, сколько и на деревьях, и с каждым порывом ветра они разлетались по широким лужайкам, цепляясь за надгробия и статуи ангелов. Кроме далёкого гула автомобильных двигателей, казавшегося вечной фоновой музыкой Нью-Йорка, единственными звуками были шелест ветра в листве и голос священника.

Дрейк стоял слева от Джады, Салли — справа. Она плакала, как и любая скорбящая дочь, но при этом держала голову высоко. Её отец больше всего на свете любил разгадывать тайны истории. Даже если бы он и не попытался опередить Хенриксена в раскрытии истинной истории Дедала и его лабиринтов, как только Лука узнал бы о них, он не смог бы устоять перед искушением узнать больше. Но его намерения были чисты.

Дрейк знал, что они с Салли обычно не могли похвастаться столь невинными побуждениями. Они ходили по тонкой грани, часто ступая по лезвию ножа между преступностью и жадностью. Оливия была готова причинить боль кому угодно — убить кого угодно, — чтобы утолить свою жажду золота, а идея превращать людей в марионеток для собственного развлечения вдохновляла её. Дрейку было легко думать об этой женщине и понимать, что они с Салли другие. Как и Лука, они любили историю и азарт раскрытия её тайн, но половина этого азарта заключалась в том, что эти тайны столь часто оказывались сокровищами. Они хотели вознаграждения за риски, на которые шли по пути, и это, безусловно, было частью их мотивации.

Насколько сильно это отличало их от Хенриксена? Этот вопрос преследовал Нейтана Дрейка с тех самых пор, как они выбрались из Диюя, побитые и измученные. Они с Джадой полтора дня присматривали за Салли в гостиничном номере в Пекине, куда они заселились под вымышленными именами и молились, чтобы их не арестовали. Хотя доз, которые он получил, было недостаточно, чтобы навсегда изменить его разум, яд, которым его пичкали, должен был выйти из его организма за несколько дней.

За это время Дрейк много думал о Тире Хенриксене. В конце концов он решил, что, хотя пропасть между его философией и философией Хенриксена, возможно, была не так широка, как ему хотелось бы, она была всё же была достаточно широкой, чтобы он мог спать по ночам. Хенриксен любил историю и открытия и жаждал сокровищ прошлого. Но хотя он, возможно, и не был так глубоко порочен, как Оливия, он всё равно был «плохим парнем». Он не был готов убивать или просить других убивать за него, но его совершенно не заботило, сколько людей может погибнуть из-за его действий. Норвежец намеревался продать белую чемерицу тому, кто предложит самую высокую цену, а Дрейк, Салли и Джада сожгли её, несмотря на то, что та могла бы принести им невообразимое богатство, поступи они так, как поступили бы Хенриксен или Оливия.

Дрейк никогда не смог бы сказать, что то, чем они с Салли занимались, не было хотя бы отчасти связано с сокровищами — или с деньгами. Но в глубине души он знал, что дело никогда не было только в них — и никогда не будет. Этого различия должно было быть достаточно.

Тем временем священник закончил свою молитву и жестом указал на Джаду. Она поняла, чего он ждёт, и шагнула вперёд. Гроб её отца покоился на постаменте рядом с вырытой могилой, накрытой зелёным брезентом. Огромные цветочные композиции образовывали своего рода дорожку для скорбящих, чтобы те могли пройти мимо гроба, и Джада пошла первой. Порыв ветра растрепал её волосы, бросив пурпурные пряди ей на лицо, но она не стала их убирать, когда вынула цветок из первой композиции, подошла к гробу отца и бросила его на крышку. Она остановилась, поцеловала кончики пальцев правой руки, а затем приложила их к гладкому металлу. Девушка сделала долгий, судорожный вздох, а затем выдохнула. Если она и попрощалась с ним, то в своём сердце, а не вслух.

Дрейк и Салли тоже вытащили по цветку из композиции и бросили их на гроб, прежде чем увести её в сторону, пока за ними выстраивалась очередь из скорбящих, чтобы принять участие в том же ритуальном прощании.

На похоронах были двоюродные братья и пара тёток Джады, но Салли был её крёстным отцом, и она хотела, чтобы он был с ней на протяжении всей службы. Теперь она остановилась и ждала других своих родственников, но повернулась к Дрейку и взяла его за руки.

— Спасибо!

Нейт кивнул.

— Не за что меня благодарить. Он был хорошим человеком.

Джада повернулась к Салли и её глаза снова наполнились слезами, а нижняя губа задрожала.

— Не думаю, что я бы справилась с этим… — начала было девушка, но слова её подвели. Она опустила взгляд, наблюдая за листьями, танцующими по газону у её ног.

Салли положил руку ей на плечо, наклонился и поцеловал Джаду в макушку.

— Всё в порядке. Мы никуда не уходим. Иди поговори с родными, а мы подождём.

Дрожа, она посмотрела на него. Её глаза были красными и блестящими, но наполненными неистовой любовью.

— Вы — моя семья, — прошептала Джада. Она взглянула на Дрейка. — Вы оба.

Девушка бросилась Салли на шею и обняла его так сильно, что он удивлённо крякнул, комично расширив глаза. Но затем он расслабился в её объятиях и просто держал её с минуту, пока та не выдохнула и не отстранилась.

— Вы будете здесь? — спросила она. — Я знаю, вам нужно возвращаться к своей жизни.

Салли указал на одну из тёток Джады, которая уже оставила свой цветок на гробе и теперь топталась на месте, не желая им мешать.

— Иди. Мы останемся здесь ещё на несколько дней.

Джада улыбнулась, вытерла слёзы и пошла поговорить с тётей. Вокруг неё собрались и другие, и на некоторое время о Дрейке и Салли забыли.

Салли поправил галстук; в костюме, купленном для похорон, ему было неуютно.

— Спасибо, — пробормотал он.

— За что?

— За то, что приехал, когда я попросил, и за то, что остался в живых.

Дрейк пожал плечами.

— Ты бы сделал то же самое для меня.

Салли задумчиво кивнул и повернулся, чтобы посмотреть, как Джада разговаривает с другими скорбящими, желающими выразить ей свои соболезнования.