В поисках рая. Экспедиция «Кон-Тики» - Хейердал Тур

И пока Лив стряпала праздничный обед, я стал расспрашивать Тиоти, когда же состоится поход. Звонарь долго отмалчивался, только все время ерзал и почесывал себе спину. Что же такое стряслось? В конце концов мне удалось выжать из него, что с «Тереорой» на остров прибыл отец Викторин, французский католический священник. Он уже много лет объезжал острова, пекся о своей пастве, и сейчас на время поселился в деревне Омоа.

Обнаружив, что в джунглях живут двое белых, которые к тому же подружились со священником-протестантом, отец Викторин воспылал к нам непримиримой ненавистью. Он столько трудов потратил, обратил в истинную веру всех местных жителей, не считая двоих, а теперь его достижения под угрозой! Узнав, что белые — протестанты, фатухивцы, чего доброго, переменят веру! Отец Викторин хорошо помнил, что произошло на острове Такароа. Там было триста католиков, но стоило явиться миссионеру-мормону, как двести девяносто восемь островитян стали мормонами, и остался один католик и один протестант, на каждого из которых приходилось по огромной церкви. На тихоокеанских островах борьба за души смуглых жителей велась не на жизнь, а на смерть… Побеждал более щедрый священник, который строил самую роскошную церковь для того, чтобы щегольнуть там своими лучшими нарядами. Явиться к богослужению без шляпы здесь неприлично. Праздничная обстановка, пение — все это делает храм Божий единственным увеселительным заведением на острове.

В первой же своей проповеди отец Викторин ополчился против нас. Дескать, мы протестанты, басурманы. Дескать, не грех и соврать нам, обмануть нас, сделать все, чтобы отравить нам жизнь. Никаких подарков давать не надо, а зайдет речь о покупке чего-нибудь — драть с нас втридорога. И складывать товар возле дома, ни в коем случае не переступать порога нашей лачуги. Он уговаривал прихожан следить за каждым нашим шагом: неспроста мы поселились одни в джунглях, наверное, задумали что-то недоброе…

Островитяне выходили из церкви в отличном настроении. Можно ли придумать более легкий и приятный способ заработать путевку в Царство Небесное!

— Вот так же он все эти годы преследует меня и Пакеекее, — объяснил звонарь. — Стоит ему явиться на остров, как всю деревню восстанавливает против нас. Земляки разговаривать с нами не хотят. Ничего, скоро уедет, и они позабудут его наказы…

Мы были вне себя. Меня так и подмывало пойти в деревню и вздуть этого негодяя в черной сутане. В этой глуши у нас вдруг появился серьезный враг: белый, которого мы до тех пор и в глаза не видели! Какая несправедливость. Будто мы покушались хоть на одну из его душ…

А звонарь Тиоти уже рассказывал про больного слоновой болезнью Хаии, который разбавил мочой апельсиновый сок и послал протестантскому священнику, надеясь его заразить; рассказывал, как про Пакеекее сочиняли грязные небылицы, чтобы на него донесли правительству, как с ним проделывали самые подлые шутки. Мы оторопели: что-то нас ждет?..

Поход за кладами сорвался. Католики отказались грести, а два протестанта, Лив и я, не могли одни управиться с мореходной лодкой. К тому же за день пользования ею с меня запросили столько, что за эти деньги на Таити можно было купить себе лодку в полную собственность.

Всю ночь длилось наше совещание, и на рассвете мы, захватив рюкзаки, покинули свой домик. Решили походить по горам, пока в деревне не утихнут страсти. Звонарь не изменил дружбе. Он привел нам двух лошадей — свою и священника; на одну мы навьючили орехи, фрукты, котелок, палатку, плед и несколько банок тушеной говядины, полученных на «Тереоре».

Путь на тропу, ведущую в горы, лежал через деревню. Из многих домов поглядеть на нас вышли католики. Они уже не приветствовали нас обычным «каоха», а с презрительным видом о чем-то перешептывались между собой. Вот и дом отца Викторина. Хозяин в это время спал.

Наконец наш караван ступил на тропу, извивающуюся вдоль склона над бухтой. Впереди верхом ехала Лив, за ней шли я и звонарь; приемный сынишка священника Пахо вел навьюченную лошадь. Чем выше мы поднимались, тем лучше становилось настроение. Мы смеялись над этими негодяями, которые думали нас сломить.

Вот и солнце вышло из-за гор. Дул легкий свежий ветерок, внизу простерся могучий океан… Тропа, петляя, карабкалась все вверх и вверх, достигла гребня и продолжала подниматься вдоль него. Природа здесь была совсем дикая. Крутой склон отвесно обрывался в долину; поглядишь вниз — голова кружится. Где-то на противоположном склоне должна быть наша лачуга… Вот она, под пальмами, которые с высоты кажутся не больше цветочного венчика!

Начались горные луга. Самый воздух говорил о том, как мы высоко забрались. Нам столько рассказывали об этой части острова, которая никем не изучена и не нанесена на карты, а в специальной литературе почему-то названа пустыней. Иногда островитяне брали копья и отправлялись сюда на охоту с собаками, но холод быстро прогонял их обратно в долину. К кому из фатухивцев мы ни обращались, каждый по-своему описывал виденное. Теперь я понял, в чем дело: местность и в самом деле была удивительная. Ничего похожего на пустыню — напротив, такое разнообразие, такая красота, о которой я и не мечтал. Острые пики и шпили чередовались с круглыми макушками и плоскими площадками. Непроходимые дебри сменялись обширными лугами, луга — редколесьем и всякими причудливыми растениями. Мы наконец-то увидели цветы, почувствовали чудесное благоухание, которого нам так недоставало в сырой пальмовой долине. В листве копошились звонкоголосые птицы, над цветами порхали изумительные бабочки, летали разноцветные жучки.

Тут — пропасть до самого дна долины или берега моря, там — воткнувшиеся в небо пики… Мы были на высоте примерно тысячи метров. Здесь никто не жил — слишком холодно для полинезийцев. Нам горный климат казался идеальным, мы словно очнулись от вечной дремы, которая угнетала нас в долине.

Впереди раскинулся обширный луг с сухим папоротником и кустами гуайявы, усыпанными плодами, из-за которых маленькие птицы сражались с осами. Гуайява напоминает желтое яблоко, а ее сердцевина — вроде огромной малины. Необычный плод сразу пришелся нам по вкусу. А вообще здешние горные леса, несмотря на пышную растительность, бедны плодовыми деревьями. Можно увидеть кокосовую пальму или банан, но их очень мало. Иногда возле тропы нам попадались огромные манговые деревья.

Наши смуглые друзья жаловались, что зябнут. Дескать, им тут конец придет — еще никто не отваживался ночевать так высоко в горах. Тогда мы рассказали про нашу страну, где вода от мороза делается как камень, а дождь, замерзая, превращается в белый песок. Рассказали, как мы без лодки ходили по морю и спали в шалашах, которые делали из замороженного дождя. Они рты разевали, слушая такие басни. На Фату-Хиве тепло круглый год…

Пахо шел последним, стуча зубами от холода и покатываясь со смеху от наших выдумок. Чудесный парнишка — крепкий, стройный, славное тело. Ему всего двенадцать лет, и такого озорника свет еще не видал. Затеет какие-нибудь плутни и хохочет на весь лес, словно Пан. Или мчится верхом с Тарзаньими воплями. Мало кто из взрослых умел так быстро забраться вверх по стволу кокосовой пальмы, и никто проворнее его не бил копьем рыбу с острых камней в заливе. Этот живой, подвижный как ртуть бесенок мог и соврать и смошенничать, но все равно он нам нравился.

Мы шагали по тропе сквозь заросли папоротника, грызя гуайявы. Вдруг Пахо выпустил из рук повод вьючной лошади и помчался вниз по склону. В жизни не видел такого отчаянного бега: два шага — огромный прыжок, два шага — прыжок. Миг — и исчез за гребнем.

Мы решили было, что парень свихнулся, но тут снизу донесся дикий крик и визг, а затем Пахо вынырнул из-за гребня, держа в руках какое-то бешено отбивающееся существо. Мы не сразу разглядели, что это такое, но и без того можно было догадаться, что способен так визжать только поросенок! Да-да, мальчуган поймал руками дикого поросенка! И теперь они словно старались перевизжать друг друга. Вот Пахо пробивается сквозь высокий, по грудь, папоротник, одной рукой держа звереныша, а другой сжимая его морду, чтобы не отхватил пальцы.