Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

— Кто хочет подраться, у кого руки чешутся — выходи!

И выходят, и бьются, и все равно силы девать некуда.

Там род сошелся с родом и, положив друг другу руки на плечи, отбивают ногами круг, аж трава с корнем летит.

Кто показывает свое мастерство в стрельбе из лука: один подбрасывает комок земли, что молниеносно падает вниз, а другой еще быстрее настигает его стрелой, и комок, не успев упасть, рассыпается в прах.

Кто мечет копья, и они летят точно в намеченную цель, кто схватился на акинаках, кто уже скрестил мечи…

Одеты все одинаково: в черных походных башлыках, в войлочных, но разноцветных куртках, в войлочных или кожаных штанах, а то и в простых шароварах, обуты в мягкие сафьянцы без каблуков, с мягкой подошвой, с перевязанными голенищами.

А кто и бос, но с надеждой разжиться обувью у персов. Если повезет, конечно.

А защищены от смерти по-разному. Самых бедных защищает один лишь войлок, да и тот — худой, потертый, прожженный у костра, ношеный-переношеный. Да еще защищают их крепкие кости, задубевшая в степях кожа да надежда на удачу: везло до сих пор, жив-здоров, повезет и ныне.

Кто побогаче, у того на груди и плечах нашиты полосы крепчайшей дубленой кожи, которую и мечом-то не просто взять. А кто еще богаче, у того на груди железная чешуя. Десятники, сотники, тысячники, старейшины, знатные мужья и воины, или просто богатые родичи вождей, да и сами чьи-то богатые родичи — те в больших, тяжелых и дорогих шлемах, захваченных в былых битвах еще их дедами или отцами, либо же купленных при случае у греческих купцов.

Вожди сияют позолоченными шлемами, как вон тот же Тапур во главе своего войска, вожди закованы в железо, и грудь у них в железе, и плечи, и поножи на ногах, и даже головы и груди их коней в железо закованы. Такие долго проживут, добра у врага себе немало наберут, еще богаче, еще грознее станут… А больше поляжет тех, у кого грудь защищает один лишь потертый войлок, ибо копьем его проткнуть легко, стрелой пробить еще легче… А повезет увернуться от копья или стрелы — сдерет с недруга панцирь, натянет на себя — сам будет радоваться, другие завидовать… «Гляди-ка, — скажут, — башлыка нет, бедняк из бедняков, а какой панцирь добыл. Вот повезло. Теперь его в степях будут звать не иначе, как: Тот, у кого железный панцирь».

А о смерти скиф не думает, на то и битва, чтобы кто-то погибал, а кто-то пил его горячую кровь! Кому повезет, тот сорвет скальп с недруга, привяжет его к уздечке своего коня и будет хвалиться… А промахнется… Что ж, в мир предков уйдет, другие же славу и добычу меж собой поделят.

А собираются в поход все охотно и радостно, потому что сколько в степи ни сиди, а коли нет у тебя добрых табунов, ничего не высидишь. А в битве, если повезет, можно захватить добро: оружие, коня или повозку. А что еще скифу надо, кроме доброго оружия, коня да повозки? Разве что добрая жена. Так жен в Скифии хватает. А есть у тебя конь да повозка — любая за тебя пойдет! А там, глядишь, и табун заведешь, если у убитого найдешь золото… Ха! Хорошо, когда поход, хорошо, когда война. А персы, говорят, богаты, всего у них в избытке: и оружия, и коней, и повозок, и другого добра немало! Если не убьют тебя персы, то разбогатеешь! Будет с чем в свое кочевье возвращаться, будет чем перед родом хвастаться и детям своим рассказывать.

***

Остановил Иданфирс своего коня на возвышенности и долго-долго смотрел на всех мужей Скифии, одобрительно кивая белой бородой, и золотой его шлем ослепительным сиянием вспыхивал на солнце.

— Славно, славно, что от вас стало тесно на равнине, — сам себе говорил владыка. — Ишь, как ретивы да падки до персидского добра!.. Чтоб всегда так густо и грозно гудело осиное гнездо Скифии. Будет битва, будет пожива для тех, кто уцелеет, будут персидские кони ржать в наших табунах!

И мчались к владыке вожди и предводители, старейшины родов, колен и племен, соскакивали с горячих коней и кланялись до земли.

— Владыка, да дарует тебе Папай здоровья сегодня и вовеки! Мы прибыли. Наши кони летучи, как мысли, наши стрелы быстры, как ветер, и летят они со змеиным свистом. Наши акинаки наточены на черном камне и жаждут персидской крови. Мы хотим пить сладкую кровь врагов. Укажи нам, владыка, место в битве.

— В битве всегда найдется место для настоящих мужей, — одобрительно отвечает владыка. — Коли сумеете одолеть персов — обогатятся ваши кибитки. Богаты персы! Но и сильны. Ох, и сильны!

— Да и мы не слабодушны, владыка!

— Бой покажет, кто сильнее.

Послышался призывный звук труб, и на равнине все пришло в движение. Словно гигантский муравейник зашевелился от горизонта до горизонта. Это роды занимали свои места; каждая дружина, держа под уздцы коней, становилась плотными рядами под своими бунчуками.

А кто коней не имел, кто был пешим, — становился позади, в битве надеясь коней захватить. Ибо без коня в степи — что птице без крыльев, что пешему без ног.

Звенели бунчуки.

Ржали кони, и черное воронье кружило над равниной — уже почуяло поживу.

Иданфирс снял золотой шлем, и ветер трепал его редкие, уже выцветшие волосы и что-то гудел в уши старику… И в голосе далеких ветров чудились ему незабываемые голоса…

«А сыновей моих и нет среди всех мужей Скифии, — с горечью думал он, но тут же подавил в себе отчаяние. — Нет, но были. В боевых кличах родов и племен я слышу и их голоса».

И повелел владыка:

— Самых юных отберите и пошлите их на север защищать наших женщин. Да и нельзя девиц оставлять без парней. А юноши пусть еще растут, их час от них никуда не денется. Если же мы поляжем в битвах, то юноши и девицы, подросши, продолжат на этой земле наши роды.

И были отобраны самые юные, и посланы на север.

И все равно на равнине было тесно от всех мужей Скифии.

А сколько их — того никто не знал.

Говорят, что давным-давно скифский царь Ариант решил узнать, а сколько же у него мужей? Вот и велел он каждому принести по одному медному наконечнику для стрелы. И принес каждый скиф по одному наконечнику, и долго-долго мудрые старцы, сильные в счете, считали те наконечники, но так и не смогли сосчитать. Тогда царь распорядился переплавить все наконечники и отлить из них медный котел. Говорят, вышел тот котел таким большим, что в нем вмещалось вино из шестисот греческих амфор.

Иданфирс в сопровождении вождей объезжал войска и говорил:

— Сколько вас, опоясанных акинаками, я не знаю. И знать не хочу, потому что нет времени вас считать. Да и что даст счет, если в битве сила ваша удваивается. Сколько у вас стрел — я не знаю и знать не хочу, пусть о том на собственной шкуре узнают персы. Сколько у вас коней, я не знаю, ибо они у вас быстры, как ветер. А разве можно сосчитать ветер? А вот сколько добра у персов, я тоже не знаю. О персидском добре вы узнаете сами, когда захватите его. Думаю, уж добро-то вы сосчитать сумеете, и порядок ему найдете.

— Сумеем, владыка! — скаля зубы, кричали всадники. — И сумеем, и сосчитаем!..

— И то ладно, — одобрительно кивал Иданфирс. — Уж что-что, а чужое добро вы считать умеете. И биться умеете и любите, ибо скиф с оружием никогда не расстается. Когда наши предки пришли в эти края, здесь жили киммерийцы, и край этот звался киммерийским. А что сталось? Мы разбили киммерийцев, прогнали их прочь, а край их захватили себе, и с тех пор он зовется скифским краем. И будет так зваться, покуда светит солнце. Будет, ибо то, что мы берем, никому не отдаем. Мы берем навсегда. Теперь же сюда пришли персы. Но мы не слабодушные киммерийцы и этих степей никому не отдадим. Так я говорю или не так?

— Так, владыка, так! — гремело над равниной.

И сказал тогда Иданфирс:

— Вы собрались — так стойте, а я буду говорить с отцом нашим, с самим Папаем.

— Тихо, тихо… — пронеслось по равнине. — Владыка с Папаем будет говорить.

Остановил Иданфирс коня у кургана, соскочил на землю и взошел на его вершину. С ним поднялись вожди и старейшины.

Стал Иданфирс на высоком кургане, взглянул в долину, в которой черно было от черных башлыков, а новые все прибывали и прибывали, и воздел руки к небу, и ветер на кургане трепал его белую бороду, и золотой шлем его вспыхивал на солнце огнями.