Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

— Отец наш Папай! — еще более зычным голосом воззвал он к высокому небу над Скифией. — Мы собрались, мы, опоясанные акинаками, ждем твоего знака, великий наш заступник Папай! Я собрал всех, кто называет себя мужем настоящим, кого я не раз и не два водил на битвы великие и малые. Я собрал всех, кому Арес вложил в десницу ясное оружие. Скиф волен, как птица в небе. Земля — его постель, а звездное небо — одеяло. Резвые солнечные кони несут его, словно на крыльях. Так веди же нас вперед, отец наш Папай! Так благослови же нас, отец наш Папай! И поведет нас вперед Арес, как водил он нас когда-то походом в дальние края, и скифы тогда отсекли ассирийскому льву хищные когти, и сам царь Ассирии Асархаддон откупился от нашего царя Партатуа своей дочерью. И мы, внуки Партатуа, не посрамим своего оружия. Как отсекли мы когти ассирийскому льву, так выбьем и спицы из Колеса Персиды!

И выкрикнул он боевой клич своего рода:

— Ара-ра!!!

И загудела равнина, наполняясь боевыми кличами скифских родов. Под эти кличи царь с вождями спустился с кургана и ступил в большой круг, выложенный из белого камня. А вокруг круга ряд за рядом стояли воины. И принес туда старейший воин Скифии меч Ареса, и положил его на землю к царским ногам, и опустился на колени. И все войско по всей широкой и великой долине в тот миг опустилось на колени, и каждый воин положил на землю перед собой свое оружие.

— Земля, дай силу мечам нашим грозным! — опуская руки к земле, заговорил старейший воин Скифии. — Земля родная, дай силу и полет звонким нашим стрелам. Да не знают они промаха, да несут они смерть каждому, кто посмеет тебя, земля наша, топтать!

И воскликнули хором все мужи Скифии:

— Никто не остановит полет смерти на концах наших стрел, акинаков, мечей и копий!

Когда освященные стрелы были уложены в колчаны, а акинаки прицеплены к поясам, и мечи опущены в ножны, и копья взяты в руки, в белый круг, опираясь на длинное копье, неспешно ступил старейший воин.

— Владыка наш, — учтиво обратился он к царю, и белая его борода развевалась на ветру. — Я — Илам из скифского рода с боевым кличем «арара». Как мог, служил я тебе, владыка, верой и правдой всю свою жизнь. Не счесть битв, в которых мое копье пило вражескую кровь. Давно то было, а был я тогда и молод, и силен. Силу имел бычью, и жадное мое копье насквозь пронзало врагов. А сейчас я стар стал. И руки мои уже не так крепко держат оружие, как прежде. Зрение мое утомилось, и стрелы не всегда попадают в цель. Посему хочу я в последний раз сослужить службу тебе, и твоему славному войску, и всему народу нашему скифскому, и всей земле нашей. Отдаю себя в жертву богам за победу нашу над Персидой! Повели, владыка, приготовить хворост, и я с дымом полечу к Папаю.

— Слава тебе, доблестный скиф, — тихо сказал Иданфирс и в почтении склонил голову перед старейшим скифским воином Иламом. — Я велю приготовить много-много хвороста для твоего костра, дабы ты легко с дымом полетел на небо к отцу нашему Папаю и к богу нашему боевому Аресу.

***

И хворост был собран, и сложен на равнине в большой костер. Старый воин Илам подошел к царю, поклонился ему в пояс.

— Я готов, владыка, в последний раз сослужить тебе службу и войску твоему славному!

Иданфирс поднес ему золотую чашу.

— Испей, славный муж, скифского зелья перед дальней дорогой. Оно настояно на травах земли родной, оно даст твердость духу твоему и телу. Ты легко полетишь в небо, славный наш Илам!

Илам поднес чашу к губам, неспешно выпил на прощание родное зелье родной земли.

— Пора, владыка, пора. Я слышу, как топочут кони Персиды. Надо спешить к Папаю.

Опираясь на копье, взошел на хворост старый воин, на все четыре стороны поклонился войскам.

— Прощайте, боевые други мои! Прощай, славное осиное гнездо скифов! Не поминайте меня лихом. Ара-ра!

— Прощай, друг наш боевой! — хором ответили войска и сняли башлыки. — Доброй тебе дороги на небо!

— Огонь — брат мой, и дым — тоже брат мой! — сказал Илам. — Я быстро полечу с дымом на небо и расскажу Папаю все, что на земле творится. И вымолю у него победу нашему ясному оружию!

Подошли четыре воина с горящими головнями в руках и подпалили хворост с четырех сторон света.

Сперва с четырех сторон появились маленькие голубые дымки, а потом выглянули из хвороста алые язычки пламени.

Войско тихо запело древнюю скифскую песнь прощания…

Затрещал хворост, вспыхнул огонь и принялся пожирать его с четырех сторон.

Илам стоял на хворосте недвижно, тонкий, высокий, худой. Он воздел руки к небу, готовясь лететь, и даже не вздрогнул, когда огненные языки объяли его тело.

Какое-то мгновение из пламени еще виднелась белая голова Илама, а потом и она исчезла в жарком, страшном огне, что загоготал на всю долину. И взметнулся ввысь дым.

— Полетел!.. Илам полетел!.. — закричали воины. — Ара-ра, Илам!

Белыми клубами помчался ввысь дым, и все провожали его взглядами, пока он не растаял в лазури над равниной, над всей скифской землей…

Догорел хворост, опало пламя, налетел ветер и понес серый пепел по степям. Проходили мимо кострища войска, и каждый наклонялся и брал себе уголек, который отныне и вовеки будет оберегать его в боях, напоминать ему о старом воине Иламе, учить, как надо любить свой край и жертвовать своей жизнью во имя народа своего, во имя воинского товарищества.

***

Вечером состоялась тризна по старому воину, который по доброй воле улетел на небо просить богов даровать победу скифскому оружию… Пили также и за всех мужей Скифии, павших в былых битвах.

Вожди сидели каждый у своего шатра, со своими родами и племенами, в окружении лучших своих воинов, мужей и предводителей. Чаша вождей ходила по кругу, и из нее пили бузат только самые храбрые, самые отважные, те, кто поверг в бою не одного врага, чей конь у уздечки носит целые пряди чужеземных волос.

Самым знатным воинам вожди собственноручно подносят золотую чашу, полную хмельного бузата. Честь какая! Не каждый ее удостаивается хотя бы раз в жизни. А тот, кто еще не убил врага, должен стоять в стороне. И они топчутся, опустив головы, не смея взглянуть в глаза своим родичам и товарищам. И мысленно клянутся: в ближайшем бою, а он скоро-скоро будет, самим прославиться и племя, и род свой прославить.

Пьют воины хмельной бузат и хором поют древнюю песнь мужской доблести:

Мы славим тех, кто степь любил безбрежную,

Мы славим тех, кто вырос в седлах резвых коней,

Мы славим тех, кто умел любить прекрасных женщин,

Кто солнце дал сынам и доблесть отчую бесстрашную.

Мы славим тех, кто пил бузат хмельной в кругу друзей

И побратимству верен был и в будни, и всегда.

Мы славим тех, кто, пламя башен сторожевых узрев,

Седлал коней и мчался в бой с воинственным кличем.

Кто в сече злой пил кровь горячую врагов.

Мы славим тех, кто доблестно в иной мир отошел,

В бою со смертью своей лицом к лицу сойдясь.

***

Боковой войлок шатра был поднят, скручен в валик и привязан вверху. Сквозь ивовые ребра, из которых был сплетен остов шатра, заглядывали далекие трепетные звезды. Иногда в шатер залетал прохладный ночной ветер с Борисфена, приносил с собой полынный привкус степи, шевелил пригасший очаг, и тогда вверх, в закопченное отверстие для дыма, кружась, роями взлетали искорки-блестки, словно желто-золотистые вертлявые мотыльки.

Было видно, как у походного царского шатра неслышно, словно тени усопших, ходила стража. Иданфирс сидел, привычно скрестив под собой ноги, и, как всегда, смотрел в огонь. Тяжелый башлык его был закинут за спину, и навершие тускло поблескивало золотом. Огромный лагерь в долине уже спал. Лишь на фоне неба у далеких сигнальных башен проступали темные фигуры дозорных, да стража все кружила и кружила вокруг шатра владыки.

Степь дышала ночной свежестью, где-то позвякивали поводьями кони, да слышно было, как во тьме перекликались ближние и дальние дозорные: