Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

Два голоса спорили в нем.

Первый: «Тебе не будет прощения, жестокий человек! Твоя совесть никогда не узнает покоя. Ты не только погубил жизнь Милены, ты и свою жизнь погубил! Гнев Немезиды не даст тебе покоя!»

Второй: «Но ведь Милена предала тебя. Подло! Тайно! Ты не прощаешь предателей. Женщина, предавшая законного мужа и семью, предаст и народ, и святыни народные».

Сцепив зубы, Родон слушал эти голоса, и оба они казались ему правыми. Когда он отдавал Милену скифам, то не думал, что они могут лишить ее глаз… Он тогда ничего не думал, ибо в гневе великом был. И думал, что забудет ее на другой же день. Но не мог забыть за все восемнадцать лет и, очевидно, уже не забудет ее до конца своих дней.

Когда Ольвия была рядом, он еще держался. Или делал вид, что держится… А как не стало Ольвии — явилась Милена. Она всегда стояла перед его глазами, смотрела на него горько и печально… Не с гневом, а с тихим, немым укором, от которого он не находил себе места…

Когда думал о дочери, немного легчало на душе.

Думал… А теперь уже и думать не о ком… Дочь… родная дочь отреклась от него. Так на что теперь надеяться? На кого? На какое чудо? Это был тот удар, которого он уже не мог вынести. Его гордость, его сила были сломлены. А без гордости, без силы и достоинства, без правоты в себе он уже не мог жить. И не мог, и не хотел.

Когда представлял встречу Ольвии со слепой скифской рабыней Миленой — тело сковывало льдом.

Милена… Милена… Милена… То ли волны и впрямь шепчут имя его далекой юной жены, то ли ему чудится?

Постой, какие у нее были глаза?..

Забыл… О нет, разве можно забыть глаза любимой…

Он увидел ее впервые лет двадцать назад на осенних пианепсиях — празднике в честь златокудрого Аполлона, бога солнца, света и тепла. Каждую осень, провожая Аполлона, греки благодарили его за весеннее и летнее солнце и тепло, и несли в руках эйресионы — ветви маслин, обвитые шерстью и увешанные плодами, и пели хвалебные гимны.

Во главе торжественной процессии не шли, а плыли юные девушки с эйресионами в руках. Крайней слева на осенних пианепсиях проплывала стройная и хрупкая девушка с длинными волосами и карими глазами, что сияли, словно две звезды. Он взглянул на нее, онемел от изумления и радости и, пораженный ее красотой и чистотой, утонул в тех карих влажных глазах…

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Милена… — тихо ответила она, опустив глаза…

— Родон…

Он поднял голову и увидел Милену.

Увидел ее в скифской куртке и скифском башлыке.

Тихо и осторожно ступая, она шла по воде к его ладье. Как-то странно шла, словно во сне… Да, собственно, не шла, а плыла… летела… Плавно и легко, едва касаясь ногами волн… Вместо глаз у нее зияли две кровавые ямы. Она смотрела этими ямами на него, и он смотрел на эти ямы, не понимая, где ее глаза?

— Родон… — отозвалась Милена. — Когда ты наконец отвезешь меня в Грецию?.. Ты же обещал, и я очень хочу побывать в Афинах. Я хочу посмотреть на столицу солнечной Эллады.

— Как ты можешь посмотреть, если у тебя нет… — и умолк, боясь сказать, что у нее нет глаз и потому она не сможет посмотреть на солнечные Афины…

— Все равно хочу увидеть свою Грецию! — упрямо сказала она. — Только на кого мы оставим Ольвию?

— Разве ты забыла, — сказал он, — что Ольвия уже взрослая и у нее есть муж, скифский вождь Тапур?

— А-а… да, — засмеялась Милена. — Правда, забыла, что Ольвия уже взрослая. Как быстро время летит.

— Быстро, — согласился он. — Будто вчера я увидел тебя на осенних пианепсиях, а уже… уже наша дочь взрослая…

— И все равно я хочу в Афины, — сказала она. — Раз дочь взрослая, пойдем в Афины. Ты обещал мне показать Афины.

— Ну что ж, — поднялся он в ладье. — Ольвия уже взрослая, и мы действительно можем теперь пойти в Афины…

И Родон шагнул из ладьи…

…Через несколько дней над лиманом прошумела буря, и волны выбросили на берег перевернутую ладью архонта…

Глава тринадцатая

Где ваша сила, скифы?

И настал тот день, когда Дарий произнес одно лишь слово: «Всё!» И воцарилось гнетущее молчание, и полководцы испуганно смотрели на своего владыку. И Дарий тогда выдавил из себя еще несколько слов: «Хватит гоняться за скифами, пора поворачивать коней к Истру».

Нет, он не сказал, даже самому себе не сказал, что пора бежать… А сказал лишь, что пора поворачивать коней к Истру.

Но на запад дорога была нелегкой, а войско полностью измождено, и Дарий велел стать на день лагерем в долине.

А сам с Гобрием, которому особенно доверял и с мнением которого всегда считался, помчался к ближайшему кургану, что возвышался над всей равниной. Гобрий успел крикнуть тысячнику из гвардии «бессмертных», и тот со своей тысячей помчался за ними. Дарий с Гобрием на конях поднялись на курган, а тысяча гвардейцев, ощетинившись копьями, окружила курган внизу сплошным кольцом коней и копий. С высокого кургана было видно во все стороны. Сперва Дарий посмотрел на запад, туда, где за степями и долами должен был быть Истр. На западе было черным-черно от скифских всадников, они носились туда-сюда, а из-за горизонта выныривали все новые и новые отряды.

— Какое до них расстояние? — спросил он Гобрия.

— Полагаю, где-то около дневного перехода, — ответил Гобрий. — Они всегда держатся от нас на расстоянии дневного перехода.

— Нет, — возразил царь, — на этот раз они держатся на расстоянии полудневного перехода. Что это значит? Неужели скифы так осмелели, что стали подходить к нам ближе?

— И все равно они бросятся бежать, как только ты велишь войску идти на них.

Царь промолчал и повернул коня на восток. Взглянул поверх своего войска, запрудившего всю долину, на горизонт. Там тоже туда-сюда сновали всадники, и было их много.

Дарий нахмурился.

— До сих пор они держались только впереди, и мы все время их гнали. Теперь же они решили зайти нам еще и в тыл.

Поскольку царь не обратился к Гобрию с прямым вопросом, тот промолчал, помня, что чем меньше высказываешь владыке свои мысли, тем дольше проживешь.

Дарий повернул коня на юг и тотчас же — на север. И на юге, и на севере тоже носились скифские всадники.

— Похоже, кочевники вознамерились нас окружить. Как ты полагаешь, Гобрий, им это удастся?

— Скифы потому и бегут от твоего войска, великий царь, что их меньше, — осторожно начал Гобрий. — А раз их меньше, то как они смогут окружить тех, кого больше?

— Это так, — согласился Дарий, — у них не хватит сил взять в кольцо мою орду. И все же они с четырех сторон света окружают долину.

— Владыка! Я думаю, что главные их силы находятся на западе и востоке. А на юге и севере — небольшие разведывательные отряды, которые просто наблюдают за нами.

— Гм… — Дарий молчал, что-то обдумывая. — Пусть будет по-твоему. И все же немедля вели окружить лагерь тремя рядами повозок.

— Слушаюсь, великий царь.

— Мне говорили, что скифские кони никогда прежде не видели ослов и мулов, и потому боятся их крика.

— Да, их кони шарахаются, заслышав ослиный крик.

— Тогда привяжите мулов и ослов к повозкам и не давайте им есть. Пусть они кричат и криком отпугивают скифских коней.

— Слушаюсь, великий царь.

— Возьми несколько сотен «бессмертных» и раздобудьте мне одного живого скифа. Если мое войско не может поймать всю Скифию, то поймайте хотя бы одного скифа. Я посмотрю, что это за народ и стоит ли с ним дальше воевать.

— Слушаюсь, великий царь! — Гобрий повернул коня и съехал с кургана. Гвардейцы внизу расступились, разорвав кольцо, выпустили Гобрия и снова сомкнули его вокруг кургана.

А Дарий, оставшись один, снова посмотрел на все четыре стороны света и больше не сомневался в том, что скифы пытаются его окружить в долине. Но для чего? Держать его в осаде у них не хватит сил, да и он легко разорвет любую осаду. К тому же и скифский царь не так прост, чтобы распылять свое войско по всей долине. Гобрий правильно рассудил, что главные силы кочевников на востоке и частично на западе. А на юге и севере — просто отдельные дозорные отряды. Но для чего скифы сосредоточили свои силы на востоке и западе? Неужели они решили в этой долине дать ему решающий бой? Тот бой, которого он жаждал с первого дня похода в эти степи? И которого меньше всего хотел бы сейчас, когда войско ослаблено блужданиями по степям…