Подлинные мемуары поручика Ржевского - Шамбаров Валерий Евгеньевич

Словом, нехорошо получается. Скандал назревает в самых, так сказать, высших кругах местного общества. Вождь-то как на это посмотрит? Может и не принять за дружескую милую шутку. Гляжу на его Мутапому или Лапатупу — хохочет, аж сваи ходуном ходят. Щекотно ей было, видишь ли, успокоиться не может. И пока она так заливалась, я белого дитенка пихнул незаметно в шкаф платяной. Закрыл, а ей корзинку протягиваю — нате, мол, ваше сокровище. Скалится, радуется, предлагает отблагодарить по-своему, пока лишний раз не вставала. Я вежливенько отказываюсь, ссылаясь на наши обычаи — сейчас, дескать, мне положено одному плясать Танец Доктора Принявшего Роды В Четверг и пить огненную воду. Тут уж она напрашиваться не стала — знала, что огненной воды ей все равно не дам. Еще раз поблагодарила, корзинку подхватила и домой пошла.

А я голову ломаю — что ж с этим-то делать? Ведь не выкинешь — какое ни есть, а живое. И чем черт не шутит, вдруг и впрямь свое? И у себя держать больно уж проблематично при его-то повадках. Открыл шкаф — так и есть. До чего мог дотянуться, изжевал и изгрыз. Два костюма к чертям. Хорошо еще, что до возвращения в город мне костюмы нужны чуть поменьше, чем осьминогу моток колючей проволоки. Оно визжит по-своему, продолжает бесноваться, а я сижу в трансе и не знаю, как выкрутиться. И вдруг вспоминаю, что на днях должна мне от губернатора почта прийти на слонах. Сразу же план родился. Живность я пока в шкафу запер — костюмам все равно хана, так и пусть дальше развлекается. Вечером взял бадейку с буйволиным молоком, покрошил туда насекомых, которые в сумерках на крыльцо наползли, и осторожненько в шкаф засунул. Слышу — чавкает. Ну и хорошо, от сердца отлегло.

Назавтра прием пришлось отменить, но уже через день — почта. Тогда зову вождя и показываю дитенка. Говорю, мол, так и так, тетушка своего сынка в банке прислала. Я вождя-то еще раньше за бутылкой угощал и тушенкой, и персиками консервированными, так что в банку он поверил. А я объясняю положение — дескать, написал дуре-тетушке, какие здесь люди замечательные, вот она и загорелась, выслала своего — чтобы здесь из него настоящего мужчину сделали. А мозгами своими бабьими не додумала, как такую кроху мужику растить — ему ж и молоко требуется, и ласка материнская. Вождь головой покачал, попенял тетушке за ее легкомыслие и сказал, что дело легко поправимое — почти все женщины в племени молочные, какая им разница, одним больше или одним меньше кормить? А ласку вполне Лапамапа или Баламупа обеспечит. Да и вообще, кстати, им удобнее будет из моего кузена настоящего мужчину делать, если я в этот процесс вмешиваться не стану. Как сами понимаете, я его чрезвычайно поблагодарил от своего и тетушкиного лица, и мы скрепили наш договор бутылкой свежеприсланного бренди.

Через два месяца, когда я уезжал, меня настоятельно просили не беспокоиться о юном родственнике и передать тетушке, что желание ее непременно исполнится, потому что пострел подает все задатки настоящего мужчины, и живет у вождя на правах его собственного любимого сына — поскольку сумел уже искусать всех прочих сыновей, даже старших. И вполне вероятно, что сейчас этот вундеркинд занимает видное место в племенной иерархии катамауи, если, конечно, его не слопали бегемоты или он не стал, во исполнение мечты своего приемного отца, депутатом парламента… Но самое загадочное в этой истории, что я до сих пор так и не сумел вспомнить, когда ж я мог позариться на такую бронтозавриху? Ведь и со спиртным там было туговато, поэтому до невменяемого состояния надирался всего пару раз. Да и то, если память не изменяет — в одиночку…

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО

Своих менее опытных коллег я категорически предупреждаю — не приведи вам Господи когда-нибудь лечить коронованных особ! Мне как-то довелось выхаживать одного короля, и поверите ли, до сих пор как вспомнишь, дрожь пробирает! Правда, все его королевство было чуть больше приличной больницы, на придворных балах у него танцевали отнюдь не менуэты, а ритуальные пляски, да и его фаворитки вставляли себе страусовые перья вовсе не в прическу, а в другое место. Но в остальном король был самый натуральный, и наше правительство в тот момент как раз заигрывало с ним по каким-то высокополитическим соображениям. Поэтому и от нас потребовали окружить его максимальной заботой и вниманием.

Поступил он к нам со сложным диагнозом. Во-первых, застарелый сифилис и хронический алкоголизм, что считается чуть ли не обязательной принадлежностью у любого уважающего себя представителя тамошних династий. А во-вторых, язва желудка, которую ему сделал копьем соперник в борьбе за трон. Капризным он оказался до ужаса. Еду нашу больничную отверг сразу же. Ему, видишь ли, мясца свеженького подавай, а по случаю болезненного состояния вообще человечинки хотелось. Ну да с этой проблемой мы, правда, довольно легко справились. Все же больница есть больница. То аппендицит удаляем, то выкидыш у кого-нибудь, то ампутация. Кое-как получилось составить приемлемую диету для его величества. Куда труднее пришлось с его сексуальными претензиями. Очень уж его халаты на медсестрах раздражали. Там ведь климат-то отличается от европейского, под халат особо много не наденешь. Если и нацепят иногда какое-нибудь бельишко, то все равно их женское естество с потом и запахами тотчас наружу выходит. А нюх-то у его величества природный, африканский, у него от этих запахов аж ноздри раздуваются. И глазенки так и шастают, где и что из-под халата мелькнет. Но невозможность все толком разглядеть его просто в неистовство приводила. И настойчиво требовал, чтобы они вокруг него безо всяких халатов прыгали — стесняться, мол, тут белым дамам нечего, потому что у него при дворе все так ходят.

Я думал хоть как-то отвлечь его, дал ему несколько рентгеновских снимков — разглядывай, сколько влезет, здесь-то уж точно безо всяких покровов. Но вышло еще хуже. Для него ведь увидеть то, что под кожей, оказалось все равно, что европейцу увидеть скрытое под одеждой. От созерцания подобной степени наготы его величество настолько перевозбудился, что мне пришлось дежурным сестрам специальные гипсовые бандажи сооружать наподобие поясов верности. Чтобы, значит, король не залез к ним куда не надо, покуда они с ним возятся. И ведь в анатомии разбирался, троглодит окаянный! Когда принялся потом клянчить еще рентгеновские снимки, отдал я ему целую пачку, все ненужные. Так он по костям быстренько сориентировался, и больше половины обратно возвращает: “Не-ет, это дядя! Ты мне девочка давай!” В конце концов, плюнул я и из своей коллекции перенес к нему в палату негритянский женский скелет. Так сказать, для персонального пользования.

С любыми процедурами тоже была морока еще та! Лекарства принимать — ни в какую, пока кто-нибудь при нем не попробует. Боялся, что его соперник или наследники подкупят персонал и отравят. А когда уколы назначили, и сестра к нему со шприцами явилась, принялся доказывать, что не она его, а он ее колоть должен, потому что он такой способ любви больше любит. Но здесь уж сами сестры выход нашли. Пообещали, что за каждый укол будут ампулки пустые отдавать, пузырьки старые, иголки затупившиеся. И клюнул от жадности. Зато дальнейшее лечение в сплошной базар превратилось. Начал и за все прочие процедуры плату требовать — и на постановку градусника таксу установил, и на перевязки, и на взвешивание. А уж если анализы сдавать — за каждый грамм своего дерьма или мочи с таким упорством торговался, словно остатки собственного королевства на огненную воду менял. А вот клизмы ему чрезвычайно понравились. Сказал, что белые очень хороший способ любви изобрели, и жаль, что он об этом способе раньше не знал, потому как еще ни разу не получал столь высокого удовлетворения. В общем, тут уже другая песня пошла — взбунтовался, чтоб ему каждый день клизмы назначали. Ну да и я, не будь дурак, сообразил — начал другие процедуры ему в качестве платы за клизмы прописывать. Так сказать, в нагрузку. А то почти вся больничная свалка уже успела в его палату переместиться.